После обеденного перерыва в кабинет директора заглянула Ольга Борисовна. Сухощавая блондинка двадцати восьми лет, она обладала богемной внешностью, несколько нервическим складом характера и в то же время гипертрофированной деловой ответственностью. Одевалась она по настроению: могла иной раз прийти на работу в строгом, мужского кроя брючном костюме с галстуком, а в другой раз – в легкомысленном платье из марлёвки по моде конца семидесятых годов прошлого века или в толстовке и рваных джинсах. Некоторые коллеги женского пола завистливо перешёптывались за её спиной, недоумевая, где она берёт свои наряды, да ещё в таком количестве. Сегодня она была одета в скромное серое шерстяное платье, стянутое на талии широким чёрным поясом с огромной серебристой пряжкой.
– Ирэна Дмитриевна, простите, что отвлекаю, но мне кажется, что это важно, – начала свою речь Ольга Борисовна.
– Слушаю вас, – откликнулась директриса. – Говорите скорее, у меня сейчас каждая минута на счету.
Ольга Борисовна немного замялась, но всё же продолжила:
– Я сейчас обходила экспозицию… На третьем этаже кое-что не в порядке. Смотрители клянутся, что ещё утром такого не было.
– Что не в порядке? В каком смысле?
– Простите, Ирэна Дмитриевна, но может быть, мы сходим вместе на третий этаж? Я лучше покажу.
С учётом вчерашнего предложение несколько насторожило Ирэну Дмитриевну, но она, загруженная работой, не стала доискиваться причин этой настороженности, вздохнула и последовала за хранительницей.
Зал третьего этажа представлял собой большое двухъярусное помещение с красивой лестницей в центре. Из высоких стрельчатых окон с витражными вставками в верхней части и металлическими ставнями открывался вид на излучину канала Грибоедова. Ирэна Дмитриевна задержалась около одного из них, любуясь городской перспективой. Ольга Борисовна, ушедшая вперёд, обернулась и состроила недовольную мину – в такой момент отвлекаться на какой-то пейзаж. Ирэна Дмитриевна почувствовала раздражение подчинённой и, делать нечего, прервала приятный процесс созерцания красоты. Там, куда проследовали дамы, находился раздел экспозиции, посвящённый философской теме зеркал в живописи двадцатого века.
– Посмотрите сюда, – сказала Ольга Борисовна и указала на одну из картин.
– Я ничего особенного не вижу, – констатировала Ирэна Дмитриевна. – Объясните, пожалуйста.
– Как же так, – Ольга Борисовна явно досадовала на непонятливую директрису. – Вот здесь, посмотрите на его нос.
Ирэна Дмитриевна честно присмотрелась. Картина представляла собой фантазию в духе психоделики. Некий человек сидел перед зеркалом у открытого окна, стёкла которого, находясь друг против друга, образовывали своеобразный коридор отражений. В этом «коридоре» многократно повторялось воспроизведение постепенно изменявшегося от чистого юного до обезображенного дряхлостью лица неизвестного мужчины. Называлось творение «Нарциссизм». «Жутковатое, конечно, зрелище. И фамилия автора соответствующая. Аидов», – подумала Ирэна Дмитриевна, пытаясь разглядеть, что же было не так с носом этого неприятного персонажа.
– Который из носов вы имеете в виду? – в конце концов поинтересовалась она у хранительницы.
– Главный. Молодой. Тот, который в зеркале, а не в стёклах. Посмотрите, он стал красным. Посмотрите, как будто насморк у него, что ли.
– Честно говоря, я не очень хорошо помню, каким этот нос был раньше, – призналась директриса. – Вся работа решена в красных тонах. Ну ладно… Я вам верю… Но что же получается? Кто-то пришёл и подкрасил картину? Но зачем?
