Ферма. Неудобная история, которую вычеркнули из хроник Холокоста - страница 3

Я подняла руку.

– Я польско-еврейского происхождения.

Учительница сказала, что это интересно, и я рассказала то малое, что знала о своих дедах-иммигрантах. То же самое я рассказала в машине, которая забирала нас из школы. Мама моего одноклассника, сидевшая за рулем, рассердилась и обвинила меня во лжи.

– Всем известно, что поляки – католики!

Я ничего не поняла. Зачем мне было о чем-то врать?

Я плохо представляла, почему у нас так мало родственников с папиной стороны. Мы знали, что Гитлер убил много евреев, в том числе и наших родственников. Финал был чисто американским. Поппи оказался настолько умен, что уехал из Европы до войны и обрел свободу в Соединенных Штатах. Никто не говорил о жизни тех, кто остался, и о том, как они погибли.

Через двадцать лет я приехала в Кантон, штат Огайо, и поставила на пасхальный стол коробочку макарунов. Конечно, мне было неловко ставить купленный подарок среди домашней выпечки. Я приехала в гости к тому самому «неизвестному племяннику». В Польше его звали Шмуль Раковский. После войны он с женой переехал в США и сменил фамилию на Рон – в переводе с идиша это означает «радость». Он изгнал из памяти мрачные воспоминания о разрушенной Европе и начал новую жизнь в новой стране. Меня встретила жена Сэма, Валла, настоящий профессионал в деле приготовления супа с клецками из мацы. Яркая еврейка с сапфировыми глазами спросила меня:

– Мама учила тебя готовить суп с клецками из мацы?

– Только из коробочки, – пробормотала я.

Я вспомнила, как нервничала мама, когда бабушка Раковски больше не могла готовить. Бабушка так тщательно следила за процессом приготовления пищи, что у мамы не хватало терпения. Мама изо всех сил старалась следовать ее рецептам и примеру. Но стоило бабушке появиться, как атмосфера в доме становилась напряженной. Она решительно шагала прямо на кухню, и начинался кошмар. Она склонялась над кастрюлей, не обращая внимания на пар, туманивший ее толстые очки. Артритными руками она вылавливала клецку из мацы. Поджав губы, откусывала маленький кусочек. Мы затаивали дыхание. А потом она, щелкнув языком, выносила свой вердикт. Мама отворачивалась, надежды ее истаивали, как третья порция клецок из мацы, которые она приготовила в тот день. Ситуация была безнадежной. Она могла бы приготовить миллиард идеальных клецок. Но для бабушки искреннее обращение мамы и ее старания воспитывать нас в принятой ею новой вере ничего не значили. Она так и не простила ей то, что она не была рождена еврейкой.

Но в доме Сэма и Валлы праздник не омрачался ничем. Здесь были мои дальние сестры, которых я очень мало знала, и все же мне было интересно, заметят ли они, что я похудела после недавнего развода. Никто об этом даже не заикнулся, равно как и о том, что в двадцать три года я уже успела развестись. Может быть, они оценивали меня, как бабушка, когда та была жива? Она бы непременно сказала: «Оно и к лучшему – ведь он не еврей». Оказалось, что дело не во мне. Валла, которая давно уже занималась еврейским просвещением, устроила долгий седер с песнями и историями и, конечно же, с домашней едой. Сэм сидел во главе стола. Акцентом и попытками всех растормошить он напомнил мне моего Поппи. А еще тем, что он попробовал пропустить несколько страниц службы. Я вежливо слушала, но с болью в душе понимала, что многого не знаю. В семье я была четвертым ребенком и с радостью променяла занятия в еврейской школе на уроки плавания. Когда прозвучала последняя песня вечера, я посмотрела на часы, с грустью размышляя о долгой дороге домой и о статье, которую нужно дописать. Но тут со своего кресла поднялся Сэм.