Ферма. Неудобная история, которую вычеркнули из хроник Холокоста - страница 4

– Ребята, я хочу вам кое-что показать, – сказал он, вытаскивая проектор для слайдов. – Я покажу, откуда вы все произошли.

Он отодвинул комод с коллекцией израильского искусства и превратил стену гостиной в экран. Потом заправил в проектор слайды – их было так много, что я подумала, их хватит до утра. Проектор загудел, и на белой стене темной гостиной появились лица родственников, которых я никогда не видела, и совершенно незнакомые мне места.

– Это, – сказал Сэм, – Казимежа-Велька.

Он произнес это название с таким почтением, словно это был Париж, но в то же время очень по-земному, как Кливленд.

Настроение его мало соответствовало изображениям ветхих побеленных домиков на экране. Сэм рассказывал о первой поездке в Польшу после войны. Он поехал туда со своим сыном, Давидом. Давид вместе с женой, сестрой, зятем и моим братом Майком тоже внимательно смотрел слайды. На черно-белых снимках мы видели серые улицы, хорошо знакомые нам по выпускам новостей о жизни за «железным занавесом». Но Сэм видел нечто другое.

Он улыбался воспоминаниям о первом после войны возвращении в расположенный северо-восточнее Кракова городок, где жили несколько поколений нашей семьи. Он поверить не мог тому, как тепло его приняли. Они с Давидом бросили экскурсионную группу и неожиданно решили посетить родной город. В такси Сэм страшно нервничал и выискивал какие-то знакомые черты старого района. А потом его увидела бывшая соседка и даже вскрикнула от радости. Таксисту она сказала:

– В своем такси вы привезли князя этого города!

До того вечера Сэм на семейных праздниках вел себя очень тихо и почти не говорил. Он сидел с родственниками, говорившими на идише, и курил сигары. Он был очень похож на моего отца, только постройнее и потише. А папа сидел напротив, в спортивной куртке яркого персикового цвета, болтал с акцентом штата Огайо, и к губе его навечно прилипла сигарета «Лаки Страйк».

Папа и Сэм родились с разницей в один год – и в целый мир. У них были одинаковые серьезные карие глаза и густые брови. Они казались не двоюродными, а родными братьями. Сходство манер было тем более удивительно, что познакомились они, только когда сами стали отцами. Скептически поднятая бровь, быстрое подмигивание после шутки… Но до этого вечера они казались мне полной противоположностью друг друга.

Сэм был в полном восторге, он весь был там, в своем родном городе. Он постоянно вскакивал и подходил к экрану, восхищаясь снимками – особенно тем, на котором он стоял в синем блейзере и темных очках рядом с дорожным указателем с названием родного города. Сэм буквально сиял от гордости – можно было подумать, что он продает недвижимость или таймшеринг[1].

Я выросла в Лиме, штат Огайо. Здесь производили школьные автобусы, катафалки и танки. Вряд ли меня можно было считать патриотом родного города. Но, конечно же, здесь никто не заставлял нас носить желтые звезды и не отправлял на бойню.

Сэм показал нам фотографию 1929 года, и я увидела своего величественного прадеда Моше Давида Раковского и его суровую жену Перл Хилевич-Раковскую. Их сфотографировали на фоне семейной лесопилки – Моше Давид открыл семейное предприятие, когда переехал в родной город Перл, Казимежу-Вельку. У ног деда сидел, скрестив ноги, двухлетний Сэм в матросском костюмчике.

При виде фотографии бабушки голос Сэма дрогнул. Он стал рассказывать про ту ночь, когда его семья уходила в убежище. Бабушке было девяносто три года, но эта замечательная женщина была вполне здорова. И она не пошла вместе со всеми в далекое убежище. Принимать решение было мучительно. Им пришлось оставить ее, хотя все знали, что это означает.