Финеас Финн - страница 27

– Непременно приду.

– Я просила зайти и мистера Кеннеди, и мистера Фицгиббона. Мне не терпится услышать разные мнения. Вы, верное, знаете, что папаˊ должно достаться место в правительстве, если оно сменится.

– Вот как?

– О да! Придете?

– Конечно, приду. Но вы ожидаете мнения от мистера Кеннеди?

– Да, ожидаю. Вы еще совсем его не знаете. Учтите также, что со мной он будет более словоохотлив, чем с вами. Он немного тугодум, в отличие от вас, и у него нет вашей пылкости, но мнения имеются, и не лишенные здравого смысла.

Финеас почувствовал в словах леди Лоры легкий упрек за неуважительную манеру, в которой говорил о мистере Кеннеди. Ему стало ясно, что он выдал себя, показав, что раздосадован, и что она увидела и поняла его обиду.

– Я и правда его совсем не знаю, – сказал он, стараясь загладить свою ошибку.

– Да, пока что. Но я надеюсь, вы познакомитесь с ним ближе, ведь он достоин уважения, а знакомство с ним может принести пользу.

– Не знаю насчет пользы, но уважать его я постараюсь, если вы этого желаете.

– Я желаю и того и другого. Но всему свое время. В начале осени в Лохлинтере, вероятно, соберутся самые достойные виги-либералы – я имею в виду тех, которые преданы идее и при этом могут называться джентльменами. Если это случится, мне бы очень хотелось видеть там вас. Никому не говорите, но мистер Кеннеди только что обмолвился об этом, беседуя с папаˊ, а его слово много значит! Что ж, спокойной ночи – и не забудьте прийти в пятницу. Вы сейчас, конечно, отправитесь в клуб. Вот в чем я завидую вам, мужчинам, – еще больше, чем из-за парламента. Хотя мне кажется, что жизнь женщины и вполовину не так полна, как мужская, потому что мы не можем стать депутатами.

Откланявшись, Финеас направился на Пэлл-Мэлл вместе с Лоренсом Фицгиббоном. Он предпочел бы прогуляться один, но не смог отделаться от своего общительного земляка. Ему хотелось обдумать все, что произошло за вечер, и, несмотря на болтовню приятеля, именно этим он и был занят. Леди Лора в первую их встречу после его возвращения в Лондон сказала, что ее отцу не терпится поздравить его с победой, но граф об этом ни словом не обмолвился. Он был любезен, как подобает хозяину, но не проявил к Финеасу никакого особого внимания. А еще этот мистер Кеннеди! К нему в Лохлинтер наш герой не собирался ехать ни в каком случае, даже ради спасения либеральной партии. Финеас сказал себе, что есть вещи, на которые идти нельзя. Но даже не будучи полностью удовлетворен сегодняшним вечером на Портман-сквер, он, идя рядом с Фицгиббоном, чувствовал: советами мистера и миссис Лоу следовало пренебречь. Согласившись баллотироваться от Лофшейна, он бросил жребий и теперь должен принять то, что ему выпадет.

– Финн, старина, да вы меня совсем не слушаете, – сказал Лоренс Фицгиббон.

– Слушаю каждое слово! – возразил Финеас.

– А если мне снова придется поехать в свой округ в эту сессию, вы поедете со мной?

– Поеду по возможности.

– Вот это я понимаю! А я, в свою очередь, надеюсь, что и вам выпадет шанс получить должность. Без награды за свои труды – какой смысл менять правительство?

Речь мистера Добени в четверг закончилась лишь в три часа ночи. Не думаю, будто он, как тогда говорили злые языки, и правда затянул ее на целый час, чтобы утомить пожилых вигов и принудить их отправиться ко сну. Ни одному вигу, каким бы престарелым и обессиленным он ни был, не дозволялось в тот вечер покидать Вестминстерский дворец раньше времени. Сэр Эверард Пауэлл явился туда в двенадцать часов в своем кресле-каталке, с доктором по одну руку и приятелем – по другую, и ожидал в каком-то уголке палаты общин, чтобы исполнить свой долг, как настоящий добрый британец. Речь мистера Добени, без сомнения, навсегда врезалась в память всем, кто ее слышал. Редко кому удавалась такая обдуманная язвительность – а между тем оратор не произнес ни слова, которое можно было бы осудить как недопустимое в парламентских прениях. Да, он был весьма близок к переходу на личности, чрезвычайно прозрачно намекал на политическую нечистоплотность, трусость, лживость и даже более страшные грехи оппонента и приписывал тому мотивы самые низменные и поведение самое беспринципное, для каких только можно было найти слова. Тем не менее мистер Добени неизменно держался парламентских выражений и во всем показал себя гладиатором, прекрасно подготовленным для боя на избранной арене. Стрелы его были отравленными, копье зазубренным, а ядра калеными, потому что все эти приемы были дозволены. Запрещенными он не пользовался: не отравлял колодцы врагов и не метал греческий огонь. Правила, по которым велись бои, мистер Добени знал отлично. Мистер Майлдмэй слушал, ни разу не сдвинув шляпу со лба и не перемолвившись ни словом с соседом. Представители обеих партий утверждали, что страдания мистера Майлдмэя были ужасны, но так как он никому их не поверял и без колебаний пожал оппоненту руку при следующей встрече в обществе, я не уверен, что кто-либо знал истинный масштаб его переживаний. Он был человеком бесстрастным, редко говорил о чувствах и во время речи надвигал шляпу поглубже на глаза, несомненно, для того, чтобы никто не видел выражения его лица и не мог сделать выводов. «Выступление было бы идеальным, закончись оно на полчаса раньше, – сказал Баррингтон Эрл, критикуя мистера Добени. – Но он скатился к слабым аргументам и упустил момент». Последовало голосование. За либералов было отдано 333 голоса против 314 за консерваторов, и таким образом первые получили большинство с разницей в девятнадцать голосов. Говорили, будто никогда еще столько людей не принимало участия в голосовании.