Флибустьеры - страница 7

Исагани, который ростом был лишь чуть ниже ювелира, распрямил плечи.

– Так скажите отцу Каморре, – поспешил вмешаться Басилио, исподтишка толкая Исагани локтем, – скажите ему, что, если бы сам он пил воду вместо вина и пива, было бы куда лучше, люди перестали бы о нем судачить…

– И еще скажите ему, – прибавил Исагани, не обращая внимания на толчки, – что вода приятна и легко пьется, но она же разбавляет вино и пиво и гасит огонь, что, нагреваясь, она обращается в пар, что грозный океан – тоже вода. И что некогда она уничтожила человечество и потрясла мир до самых оснований!

Симон вскинул голову; глаза его были скрыты синими очками, но выражение лица говорило, что он изумлен.

– Славный ответ! – сказал он. – Но боюсь, отец Каморра высмеет меня и спросит, когда же эта вода превратится в пар или станет океаном. Он ведь человек недоверчивый и большой шутник.

– Когда пламя разогреет ее, когда маленькие ручейки, что ныне текут разрозненные по ущельям, сольются, гонимые роком, в один поток и заполнят пропасть, которую вырыли люди, – отвечал Исагани.

– Не слушайте вы его, сеньор Симон, – сказал Басилио шутливым тоном. – Лучше прочтите отцу Каморре стихи моего приятеля Исагани:

– Утопия, утопия! – сухо сказал Симон. – Такую машину еще надо изобрести… а пока я пойду пить пиво.

И, не простившись, он оставил двух друзей.

– Послушай-ка, что с тобой сегодня? Что это ты так воинственно настроен? – спросил Басилио.

– Да так, сам не знаю. Этот человек внушает мне отвращение, чуть ли не страх.

– Я все толкал тебя локтем. Разве ты не знаешь, что его называют «Черномазый кардинал»?

– «Черномазый кардинал»?

– Или «Черное преосвященство», если угодно.

– Не понимаю!

– У Ришелье был советник-капуцин, которого прозвали «Серое преосвященство», а этот состоит при генерале…

– Неужели?

– Так я слышал от одного человека. За глаза он всегда говорит о ювелире дурное, а в глаза льстит.

– Симон тоже бывает у капитана Тьяго?

– С первого дня своего приезда, и я уверен, что кое-кто, ожидая наследства, считает его своим соперником… Думаю, этот ювелир тоже едет к генералу по поводу Академии испанского языка.

Подошел слуга и сказал Исагани, что его зовет дядя.

На корме среди прочих пассажиров сидел на скамье священник и любовался живописными берегами. Когда он вошел на палубу, ему поспешили уступить место, мужчины, проходя мимо, снимали шляпы, а картежники не посмели поставить свой столик слишком близко к нему. Священник этот говорил мало, не курил, не напускал на себя важности; он, видимо, не чуждался общества простых людей и отвечал на их приветствия с изысканной учтивостью, показывая, что очень польщен и благодарен за внимание. Несмотря на преклонный возраст и почти совсем седые волосы, он был еще крепок и сидел очень прямо, с высоко поднятой головой, но в его позе не было и тени надменности. Среди других священников-индейцев, – в то время, впрочем, немногочисленных, служивших викариями или временно замещавших приходских пастырей, – он выделялся уверенной, строгой осанкой, полной достоинства и сознания святости своего сана. С первого взгляда на него можно было определить, что это человек другого поколения, другого времени, когда лучшие из молодых людей не боялись унизить себя, приняв духовный сан, когда священники-тагалы обращались к монахам любого ордена как равные к равным, когда в это сословие, еще чуждое низкой угодливости, входили свободные люди, а не рабы, люди, способные мыслить, а не покорные исполнители. В чертах его скорбного задумчивого лица светилось спокойствие души, умудренной науками и размышлением, а возможно, и личными страданиями. Этот священник был отец Флорентино, дядюшка Исагани; историю его жизни можно рассказать в немногих словах.