– А поподробнее нельзя?
– Поподробнее? – переспросила Фьямметта. Она, молчала некоторое время, обдумывая, что можно сказать, а чего не стоит, однако пояснила:
– Мы с женихом были помолвлены. Позавчера утром я получила от него известие, в котором говорилось, что он вынужден разорвать нашу помолвку. Я намерена отговорить его от этого. Поэтому и еду к нему в Рим.
Самая неприятная из всех вероятностей оказалась правдой. И эта правда Луису Игнасио отчаянно не понравилась.
– Значит, так?!
Теперь голос мужчины, помимо вопроса, содержал интонацию раздражения и решимость найти способы противодействовать услышанной новости.
Однако Фьямметта Джада, не знавшая своего спутника, обрадовалась тому, что может с кем-то поговорить о том, что так мучит. Может высказаться о наболевшем, поделиться переживаниями. Так переполненная водой плотина, найдя нежданно-негаданно лазейку для сброса воды, стремится во что бы то ни стало расширить узкий ручеек до размеров полноводной речки. Впрочем, возможно, в конкретном случае сработал синдром «случайного попутчика». Так или иначе, но Фьямму буквально прорвало:
– Мы сговорились с Анджело Камилло о помолвке год назад, за два дня до смерти отца, прямо в мой день рождения. Мне было девятнадцать лет, жениху – двадцать. К сожалению, я так и не успела сказать об этом папе. Он был в то время в Неаполе. Как потом выяснилось, тогда была свадьба моего брата и вашей сестры. Я не знала об этом. Я ничего не знала. Думала, что папа поехал в Неаполь по делам. Я ждала его, чтобы сообщить радостную новость, но вместо этого мне принесли известие о его смерти.
Девушка замолчала, как будто снова переживала те драматичные минуты. Маркиз заметил, как побледнели ее щеки, какими бескровными стали закушенные губы, как нервно теребят рюши претентая[228] побелевшие пальцы, и ему до отчаяния захотелось обнять эту милую рыжулю. Обнять и успокоить ее.
Но маркиза Гверрацци была сильна духом. Пытаясь скрыть подступившие слезы, она отвернулась к окошку, расправила оборки платья и продолжила:
– Мне кажется, я знаю Анджело Камилло всю сознательную жизнь. Сначала это была детская дружба. Мы вместе смеялись, вместе замышляли разные проделки, вместе доводили мою дуэнью и его иституторе[229], вместе играли с моим папильоном[230] по кличке Джельсомино[231]. Вилла, принадлежавшая семье матери Анджело, расположена по соседству с Кастелло Бланкефорте, где выросла я, так что у нас была возможность часто встречаться и дружить. Не буду рассказывать, как познакомились, хотя иногда кажется, что эта встреча была предопределена небесами. Скажу лишь главное: когда мне исполнилось пятнадцать лет, а моему другу – шестнадцать, наша дружба переросла в иные чувства.
Луиса Игнасио подхлестнуло мазохистское желание задать уточняющий вопрос:
– И как, позвольте узнать, вы это поняли?
Фьямма не стала кривить душой и ответила просто:
– Между нами случился первый поцелуй.
– Первый, но не последний, надо полагать, – голос маркиза налился недоброй иронией.
– Это неважно, – ответила Фьямма довольно спокойно. – Важно то, что отец моего жениха, строгий и отчасти деспотичный, видит будущее сына несколько иначе, чем сам Анджело. Когда жених рассказал отцу о нашей помолвке, виконт ди Калитри отправил сына учиться в Епископальную семинарию в Теджано. Мы договорились, что, как только он покинет это учебное заведение, сразу же обвенчаемся. В ожидании этого события прошел год. Жениху оставалось проучиться еще год, и мы бы поженились. Но Артуро Франческо Саватьери, отец Анджело, снова решил всё за сына. Он отправил его учиться в Рим. Жениха зачислили на факультет богословия Папского Григорианского университета. Позавчера я получила письмо от Анджело, в котором он сообщил о своем решении. Мой жених разорвал нашу помолвку, объяснив это тем, что собирается связать судьбу с Церковью.
