Де Велада, не произнося ни слова, жадно всматривался в до боли знакомые черты любимого лица. В глаза, в которых он увяз так, что и выпутываться не хотелось. Пытался вдоволь насладиться их страстной глубиной, которая отзывалась во всём теле непомерным желанием. Млел от вида ее белоснежной, практически перламутровой кожи, сквозь которую просвечивались пульсирующие голубые жилки. Она была настолько белой и тонкой, что впору сравнивать с яичной скорлупой.
Маркизу казалось, что эту женщину Господь вылепил специально под него: и аккуратный носик, который так мило морщит и вздергивает, вызывая у него в груди щекотку смеха, и губы, которые манят, как персидского шаха – рубины, и медь волос, от которой и сказочные драконы пришли бы в небывалый трепет, и родинку, от которой он дуреет. Эта женщина даже краснеть умеет так, что у него становится тесно в чреслах. Она вообще вся, с головы до ног, – ходячий соблазн для него.
Фьямметта Джада заметила, как губы Луиса Игнасио принимают привычное им положение, свойственное насмешливой улыбке, после чего мягкий, бархатный голос согрел и огладил ее кожу:
– Почему ты сбежала из Рима? – спросил Луис Игнасио тихо и вкрадчиво.
– Я не сбежала. Я просто уехала, – ответила Фьямма так же тихо, судорожно пытаясь собраться с мыслями.
– И почему же ты ПРОСТО УЕХАЛА? – маркиз выделил голосом два последних слова.
– Не желала терпеть повторно ваши неуклюжие объятия, – Фьямметта внутренне порадовалась, что довольно быстро взяла себя в руки и была готова к привычному словесному поединку с маркизом.
– Они не были неуклюжими! – возмутился Луис Игнасио. – Впервые слышу столь неприкрытую ложь. Уверен, когда повторим их, ты признаешь, насколько не права и как тебе это нравится.
– Уверена, мне не придется делать этого. Второй попытки у вас не будет, – ответила Фьямма с вызовом.
– Ну, это мы еще посмотрим, – то ли предупредил, то ли пригрозил маркиз.
Фьямма неожиданно для себя вспыхнула румянцем предвкушения, а карие веснушки в болотистой радужке глаз загорелись огнем желания. Луис Игнасио нарочно развел ее на эмоции, и ему жутко понравилось то, что увидел.
Фьямметта, заметив на мужском лице улыбку довольного кота, разозлилась, но злость была какой-то странной. В нее подмешивались привкусы любопытства, интереса и азарта. По всей видимости, маркиз уловил это, потому что с острым прищуром произнес:
– Интересно, какие мысли сейчас роятся в твоей огненной бедовой головке? Они явно связаны с моей персоной.
– Совершенно верно, – подтвердила Фьямма его предположение. – Я представляю вас на полпути к Мадриду.
Маркиз рассмеялся:
– Да уж, твое воображение действительно не знает берегов.
– Мое воображение берет пример с вашей назойливости. Она вот точно узды не знает.
– Узды не знает твоя колкость, но у меня и на нее узда найдется. Да, ты лучший соперник по словесным баталиям, какого мог бы себе пожелать. Но колкость колкости рознь. У одних она – крючок, с помощью которого эти особы пытаются вызвать интерес или обратить на себя внимание. У других – лучший способ надавать словесных пощечин. Для третьих – зарядка для ума, эдакая словесная «креольская игра»[33]. В твоем же случае колкость – попытка воздвигнуть стену между нами, подчеркнуть отстраненность. И потому мой долг упредить в бессмысленности этого. Отгородиться от меня всё равно не получится.
Думаю, ты не станешь отрицать, что между нами определенно возникло притяжение. Оно так и искрит. И все твои словесные колючки именно оттуда. Уверен, что однажды этот запал рванет. Это лишь вопрос времени. Вот тогда-то поймешь, что тебе никто, кроме меня, не нужен.
