– Кроме того, что ты сказал Луке обо мне в нашу первую ночь, верно? – Я горько усмехаюсь, вспоминая каждое его слово, каждое пронзающее меня предательство.
– Я больше не знаю, что реально. Я даже не знаю, кто ты такой на самом деле.
Он делает ещё один шаг, и я поднимаю пистолет.
– Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо когда-либо знал, Беатрис. – Его голос спокоен, но в нём проскальзывает что-то тёплое. – Ты не выстрелишь в меня.
Он подходит ближе, слишком близко. Я поднимаю пистолет к его голове, и он наконец замирает.
– А как же наши клятвы?
– Ты имеешь в виду фальшивые клятвы для нашего фальшивого брака?
– Священник был настоящим. Всё это… – Он кивает в сторону здания, словно указывая на всё, что мы пережили. – Это было реально. Я не лгал, и я знаю, что ты тоже не лгала, моя картошечка.
Глухой всхлип срывается с моих губ. Я качаю головой, сжимая пистолет так, что костяшки белеют.
– Хотела бы я никогда тебя не встретить. Хотела бы я никогда не заглядывать в твои глаза, не впускать тебя в своё сердце.
Губы предательски дрожат. Я вытираю ладонью мокрое лицо – от дождя или слёз, уже не имеет значения.
– Мне следовало довериться инстинктам и держаться подальше от тебя. Я чувствовала эту тьму внутри тебя.
Габриэль делает ещё один крошечный шаг вперёд, но я тут же сжимаю пальцы на курке.
– Теперь я понимаю… Это было предостережением. Моё тело, моя душа пытались предупредить меня: ты – зло. Но я ошиблась. Я спутала это с ложным чувством безопасности, которое, как мне казалось, я находила рядом с тобой.
– Я даю тебе безопасность, – его голос звучит тихо, почти умоляюще. – И ты знаешь, что это правда. Ты любишь меня так же сильно, как я люблю тебя.
– Любовь? – мой голос срывается. – Ты даже не знаешь, что это такое! В тебе нет ничего, кроме тьмы. Камень, чёрный, холодный, вместо сердца. Ты был прав, Габриэль… Ты не заслуживаешь счастья.
Слёзы текут по моему лицу, а в его глазах, таких тёмных, таких непроницаемых, вспыхивает боль.
– Я… – мой голос дрожит. – Я хотела бы, чтобы ты был мёртв.
Он делает медленный шаг ко мне.
– Если ты действительно этого хочешь, тогда стреляй, – говорит он. – И тогда и твоя боль, и моя закончатся, Беатрис.
Я смотрю на него, затаив дыхание. Его слова – правда. Ужасная, горькая правда. Пальцы крепче сжимают рукоять пистолета. Мой палец зависает над спусковым крючком.
– Ты прав…
Но я не могу. Как бы я ни ненавидела его за то, что он сделал со мной, с нами… Я всё ещё его люблю.
Мои мысли прерывает оглушительный хлопок. На секунду мне кажется, что это просто раскат грома, отголосок разбушевавшейся бури. Но затем… я вижу. Его глаза широко раскрываются, тело дёргается назад, а он сам, будто потеряв опору, медленно оседает на колени. Он с трудом дышит, хватаясь за грудь. На его белоснежной рубашке, чуть ниже плеча, расплывается тёмно-красное пятно.
Мой мозг отказывается понимать.
Габриэль падает на землю. Пистолет выскальзывает из моих пальцев. Я прижимаю руки ко рту, не в силах даже закричать.
Что ты наделала, Беа?
Я застрелила его? Дыхание сбивается. Паника накрывает меня, как набежавшая волна. Я оглядываюсь в ужасе, всхлипывая, пятясь назад. А затем… поворачиваюсь и бегу.
Не оглядывайся. Не оглядывайся.
Мои руки дрожат, но боль в груди от разбитого сердца невыносима, она пульсирует внутри, сдавливая лёгкие, превращая каждый вдох в мучение. Я хватаюсь за грудь, пытаясь унять этот пронизывающий ужас, но он лишь нарастает, обжигающим ледяным холодом проникая в каждую клеточку тела. В панике я оборачиваюсь назад и вижу его – неподвижного, раскинувшего руки, словно сломанная марионетка, лежащего на грязной земле.
