Гадание по журавлям - страница 8

– Кать, пойдем отсюда!

Девочка сперва досадливо отмахнулась, но, заметив, что Филипп начал выбираться из толпы, все-таки пошла следом. Адель никто из них даже не попытался увести – та буквально превратилась в соляной столб, жадно впитывая глазами все детали невиданного механизма.

– Все-таки не пойму я, зачем батюшка такую здоровущую яму велел копать, – задумчиво пробормотал мальчик, когда они с Катрин оказались по другую сторону дома, куда едва долетали звуки работы машины. – Я видел схему в журнале, там вовсе этого не требуется.

– Может, твой отец решил, что так будет надежнее? – равнодушно предположила Катрин.

– Кать, он прежде все точно по чертежам указывал делать, и то у него не всегда выходило ладно.

– Ну вот, наверное, оттого и захотел что-то изменить?

– Не думаю. Мне кажется, эта яма понадобилась ему для чего-то другого, – помотал головой Филипп.

Катрин насторожилась, почуяв загадку.

– Для чего же?

Мальчик молчал. Он пока не решался признаться своей подруге, что отец для него с некоторых пор стал фигурой неясной, даже таинственной. За маской батюшкиного наивного добродушия взрослеющий сын вдруг начал обнаруживать иные, непонятные черты. Ведя жизнь скромную и всячески избегая принятой в его кругу роскоши – чаще напускной, чем истинной, – Яков Ильич оставался одним из богатейших людей в округе, еженедельно строчил длинные письма своим приказчикам и банкирам в столице с подробными указаниями относительно капиталов и имущества. Живя в усадьбе практически затворником и не принимая у себя даже ближайших соседей, он регулярно наезжал в Петербург и даже за границу по каким-то загадочным делам. Он прослыл человеком чудаковатым и непрактичным, однако успешно сам управлял немалым своим имением, и даже в нынешние непростые времена его крестьяне жили куда лучше, чем соседские. Барин содержал больницу и приходское училище, отстроил новую белокаменную церковь, постоянно пекся о своих людях и их семьях, презирая многие сословные условности. И что-то подсказывало Филиппу, что это лишь вершки, а полностью скрытые от глаза корешки куда затейливее.

Марфа, 1992

«Когда уйдем со школьного двора, под звуки нестареющего вальса…», – хрипловатой сентиментальностью лился из динамиков голос Харатьяна. Марфа с грустной улыбкой смотрела на своих повзрослевших учеников, неловко топчущихся вокруг импровизированной танцплощадки в школьном актовом зале, только что образованной путем сдвигания разоренных праздничных столов к стенам. Едва пожилая учительница встала со стула, к ней тотчас важно подошел Петя и галантным кивком головы пригласил на танец. В отличие от большинства этих ребят, подраставших под хеви-метал, вальс танцевать она умела виртуозно, и, невзирая на преклонные лета, закружилась по залу с девичьей легкостью. Ах, как давно она не танцевала! Марфа даже слегка рассмеялась от удовольствия молодым задорным смехом. Петр, как всегда, оставался серьезен.

– Марфа Васильевна, вы сегодня просто обворожительны, – не соответствующим комплименту менторским тоном произнес он.

Учительница знала, что этот умный и собранный мальчик завтра уезжает в Ленинград, которому недавно было возвращено исконное название Санкт-Петербург, – его ждал физический факультет университета. Возможно, именно целеустремленный юноша, любящий задаваться сложными вопросами, когда-нибудь ответит на главное «почему» и откроет первопричину невероятно хитрого устройства мироздания. Подумав об этом, Марфа расстроенно вздохнула – даже ей жизнь не казалась простой, а каково этим птенцам, вылетающим из гнезда в нынешнюю поистине непредсказуемую действительность? Их самая нежная юношеская пора пришлась на смену эпох, светлое коммунистическое будущее развеялось вместе с тоскливой надежностью социализма, страна содрогалась от экономической шоковой терапии, выживет ли «больной» – одному Богу известно. «Но жизнь – она особенный предмет, задаст вопросы новые в ответ…», – куражился школьный вальс над старой учительницей в такт ее мыслям.