Купердонов завернулся в простыню и отвернулся лицом к стенке.
Светка упорхнула на дискотеку, зажигать. «Бирюлевская гетера! За что только я ей деньги плачу?» – думал Купердонов. И тяжело вздыхал в ночи. За отдельную плату секретарша исполняла роль девушки-эскортницы. Кинопродюсер Горюнов не советовал Купердонову искать утех у местных прелестниц. На память приходили стихи Лермонтова. Пятигорск ассоциировался с Михаилом Юрьевичем. «Погиб поэт – невольник чести! Пал…» Как там? Дальше никак не мог вспомнить. Заклинило. Бывает… Купердонов ворочался с боку на бок, мучился. Но так и не вспомнил.
Светка вернулась под утро: уже замолкли цикады. От нее пахло карболкой, мужским парфюмом и крематорием. Крематориями Купер-донов называл мангалы гостеприимных кавказцев.
Оказалось, отдохнули знатно. «Оттянулись по полной», – заметила с легким вздохом Светка. Она ответила по-другому, но не будем сразу пугать читателя табуированной лексикой. У нас другая задача. После танцев Светка с мажорами ездила в бассейн, на виллу к местному коммерсанту. Купались всем кублом, голышом.
– Сдалась? – безразлично спросил Купер-донов.
Хотелось казаться ироничным и равнодушным. Но разница между быть и казаться – такая же, как между подозрительной «Изабеллой» и крепчайшей чачей из высокогорных аулов.
– Ну что ты, папик, – ответила Светка, распуская хвост свой белой гривки. – Ты у меня один.
«Интересно, – думал Купердонов, – у нее волосы крашеные? Или натуральные?» Светка слегка повозила своими большими грудями по спине Гарика. Волосики у Купердонова на лысине и на икрах вздыбились. Но Светка тут же уснула, по-детски забросив одну ногу на бедро папика. Все-таки напрыгалась девочка. Наскакалась.
Купердонов ногу осторожно снял. Пошел курить на балкон. Где-то вдалеке, на горизонте, теснились горы. Настроение испортилось окончательно. Хотя оказалось, что до дна, как и в любом кризисе, еще далеко.
Гарик уже не мог заснуть. Он вообще просыпался по-стариковски рано. То ли совесть мучала. То ли не отданные долги. Но тут другое… Гостиница «Нарзан» ему показалась странной. Во-первых, в ней почти не встречалось семейных пар. Во-вторых, в старом и облупленном корпусе селились преимущественно горцы. Чеченцы и ингуши. В-третьих, старухи. Такого обилия старых русских женщин в возрасте «за шестьдесят с гаком» он не встречал. Светка осталась в номере досыпать, а Купердонов решил все разведать. Чтобы снять смутные подозрения, зашевелившиеся в его душе.
Охранника на входе звали Резваном. По-русски он говорил плохо. Стоял в черкеске с глазырями и папахе, орлом поглядывал на входящих теток и старух. И ежеминутно поправлял свой головной убор, лохматый, как у всадников Дикой сотни. Такой кавказский креатив. Гарик похожую папаху уже где-то видел. Кажется, в старом кино про гражданскую войну. Купердонов начал издалека:
– Чем же знаменит ваш «Нарзан»?
Резван объяснил:
– Потолки в номере видел? А?! Четыре метра! Лермонтов вот там, у фонтана, стоял. Эльбрус близко! Если в горы, конечно, пойдешь… Тебе когда? Некогда. Такую красавицу привез! А?! Ну?! Ох, и попка – как орех, так и просится на грех! Я вашу мама… уважал!
Была у него такая присказка. Про маму. К месту и не к месту. Честно говоря, Купердонов присказку слышал от кавказцев в другой версии, непотребной. Переделанной из той же самой табуированной лексики. Все-таки Гарик, издатель, считал себя в некотором смысле языкознанцем. Он и современный сленг коллекционировал – записывал в ноутбук.
