– Знаю, что сотворю преступное, грешное. Жарясь на адском огне, буду успокаивать себя тем, что оставил свою дочь под защитой.
Мелом начертил на каменном полу пентаграмму, отдышался, ещё раз пробежал глазами по ветхозаветным строкам на древних пергаментах – запретные труды периода Второго Храма тайно хранились в семье в течение многих поколений. Бо́рух начал обряд.
Он встал лицом на восток, и подняв перед собой руки ладонями вверх, прочёл по порядку: “Заклинание Четырёх», «Заклинание Семи» и «Великую Молитву Соломона»:
– Заклинаю вас, силы царства, будьте под моей левой стопой и в деснице моей!.. – древнееврейские гортанные слова слились под низким потолком с дымкой от воскурений и горящих свечей, льющих слёзы на серебряные подсвечники. – Аме́н, Аме́н, Аме́н.
Бо́рух осторожно повернул притёртую крышку маленькой склянки.
– Апчхи! Что ты жжёшь? Рыбьи сердце и печень? Фу! – появившийся демон плюнул на пол, слюна зашипела и испарилась.
– Больше почтения! В моей ты власти с того мгновенья,
как я изгнал тебя из бесноватой прачки, – прохрипел Бо́рух, чувствуя, что вот-вот упадёт.
– Ты продержал меня два года в заточеньи!
Позволь спросить, зачем? – демон воинственно выпятил грудь.
– Желаешь в преисподнюю – в свой дом вернуться,
так эту милость заслужи!
– Оставь свои уловки, Бо́рух! Так что ты хочешь от меня?
Каббалист, забыв, что нельзя показывать слабину, тяжело вздохнул:
– Я болен, мне осталось жить не больше полугода,
и Ха́нна, дочь моя останется трёхлетней сиротой.
О ней, конечно, позаботится родня, но нужно большее…
– Судьба зло поглумилась над тобой! Как жаль! – демон, ёрничая, изобразил печаль.
Бо́рух опомнился и нахмурившись, повысил голос:
– Не забывайся! Повелеваю тебе быть хранителем Гольдман Ха́нны, дочери Бо́руха и оберегать её до преклонных лет!
Лучи от пентаграммы ударили ярким светом в потолок.
– Преклонные годы – это, по-твоему, сколько? – удручённо спросил невезучий гражданин Ада, поняв, что всё намного серьёзнее, чем он думал.
– Я размышлял об этом и решил, что девяносто лет —
достаточный предел, чтобы устать от жизни.
– А почему не двести? Давай, коль начал изводить меня,
так делай это с истинным размахом! – возмутился демон и волчком закрутился по комнате, брызгая во все стороны шипящей слюной:
– Мне не под силу отводить все беды,
что неминуемы для человека.
Я не смогу вернуть на место руку, что меч отсёк,
и сердце мёртвое заставить биться, тоже не смогу.
Я – демон, а не чародей.
Бо́рух усмехнулся, наблюдая за негодующим пленником:
– Ты делай так, чтоб меч не сёк и не стреляли ружья.
Искореняй причину, чтобы не было последствий!
– В тот миг, когда придёт предел отпущенных ей лет,
то, как узнать мне, что я вновь себе хозяин? – подстраиваясь под речь каббалиста, спросил хранитель-неофит.
Бо́рух понял, что сущность покорилась:
– Дочь Ха́нна не проснётся, и ты тотчас же вспомнишь своё имя…
– Имя? Моё имя? – круглые жёлтые глаза увеличились вдвое. – Я его забыл! – осознав весь ужас случившегося, несчастный схватился за голову.
– Без имени ты не раскроешь крылья, чтоб пролететь чрез тёмные врата.
Демон повернул совиную голову и посмотрел на свою спину. Его гордость – два антрацитово-чёрных крыла, лежали одно на другом ссохшимися засаленными тряпочками, образуя горб.
– Предела нет для подлости твоей! – слёзы дрожали в голосе нечисти.
– Так странно слышать от тебя подобные упрёки…
