Еще во дворе она услышала громкие мужские голоса в кунацкой и, теряясь в догадках, притаилась у двери.
Оказалось, несколько родственников, самые горячие головы, среди которых был и Аслан, решив отомстить за Кази-Магомеда, прошлой ночью проникли в укрепленную казачью станицу и устроили там кровавую резню. Теперь же, перебивая друг друга, поминутно вскакивая и размахивая руками, они рассказывали о своих подвигах старой хозяйке.
– Аллах помог нам, они не ждали нападения, нам удалось застать их врасплох… Мы столько домов спалили…
– Не видать этим гяурам урожая – все сожгли!
– Будут знать, как убивать наших братьев!
Все еще охваченный воинственным возбуждением, Аслан смеялся, как шакал, отрывистым, визгливым смехом:
– А волам я ноги прикладом перебил!
Сдвинув густые брови, повидавшая многое на своем веку старая Фатьма покачала головой:
– Да как же можно так поступать с бессловесной божьей тварью?
– Но мы же не могли их угнать! – попытался оправдаться уязвленный Аслан, но, не смея перечить старшей, стушевался и замолчал.
Наутро Дину снова неодолимо потянуло на берег реки, томясь неясным беспокойством, она смотрела то в прозрачные высокие небеса, то на застывшие в глухом оцепенении горы. Когда окутанное туманной дымкой раскаленное солнце тяжело перевалило за полдень и старухи, стеная и кряхтя от невыносимой духоты, прилегли на подушках в тени деревьев и захрапели на разные лады, Дина махнула рукой и решила проведать беглеца. Живо представляя себе последствия разоблачения и холодея от ужаса, она забрала припрятанный заранее горшочек с душистым свежим медом в сотах, нож, который зачем-то понадобился ему, сунула за пазуху пару кукурузных чуреков в узелке, несколько спелых груш и, пугливо озираясь, направилась к речке.
Дмитрий Потоцкий – так его звали – вырезал что-то из ветви вишневого дерева, поглядывая на девушку, которая уже неделю бесстрашно выхаживала и подкармливала его. Она сидела перед ним, поджав ноги, и с любопытством наблюдала, как, сворачиваясь в длинные упругие ленты, проворно, словно только что вылупившиеся змейки, выползают из-под острого лезвия пахучие стружки.
– А родные есть у тебя? – запинаясь, спросила она, заглядывая ему в глаза и обмирая, как и в первую встречу, от их бездонной синевы.
– Да, Дина, а живу я с матерью… – Дмитрий отложил нож, задумавшись о чем-то. – Я не видел ее уже два года.
Улыбаясь своим воспоминаниям, он снова взялся за работу и перевел ласковый взгляд на девушку:
– Ты знаешь, Дина, у меня замечательная мать, правда, все пытается меня женить…
Дмитрий помолчал, искоса поглядывая на ее круглое белое личико с широко распахнутыми глазами цвета спелой сливы, окаймленными пушистыми стрелками густых ресниц.
– Я бы не прочь жениться, но не нашел еще такой красивой, как ты. Правда, я не встречал такой славной девушки! – без тени улыбки он взглянул на вспыхнувшую Дину. – Скажи, тебя снова выдадут замуж?
– Отец решит, – все еще краснея от смущения, Дина вздохнула.
– И тебе придется опять жить с каким-нибудь стариком?
– Слово старшего – закон, мы привыкли к этому.
– Привыкли? А как же любовь, Дина? Разве мы не созданы для того, чтобы любить и быть счастливыми?
Дина представила себе, как возмущенно задергались бы щетинистые брови старой Фатьмы, услышь она такое, и рассмеялась звонким детским смехом – Дмитрий невольно залюбовался ею. Перехватив его особенный, проникновенный взгляд, который она уже не раз ловила на себе, девушка, потупившись, вспыхнула, томясь каким-то мучительным и сладостным беспокойством. Бросив нож, Дмитрий поднялся и, подойдя к ней, заглянул в пунцовое от волнения лицо:
