Когда я въехал в славный своими пенитенциарными заведениями город Урюкино, диктор по радио сообщил о том, что случилось в нашей местности два часа дня. Я припарковался возле какого-то местного учреждения с флагом и сладко уснул. А чего мне еще оставалось делать за несколько часов до назначенной встречи?
Племянник Сергея Анатольевича оказался хмурым, неразговорчивым и с синяком под глазом. Сразу видно, что к синяку он еще не привык и часто пытался прикрыть его ладонью. А мне до его синяка, как радиосигналу до звезды Кассиопеи. Синяк – это сугубо личное дело человека и стесняться тут совершенно нечего. Мне б его проблемы.
Племянник, молча, провел меня задворками через ряд решетчатых дверей и благодушного сержанта в комнату для свиданий. Лепеху он привел минут через пять.
– Только поскорей, – прохрипел хмурый родственник сазановского следователя и удалился. Уходя, он для чего-то погрозил моему собеседнику кулаком.
Мы остались одни. Предо мной сидел крепкий парень. В его плотно сбитой фигуре чувствовалась огромная физическая сила, а внимательный взгляд серых глаз из-под темных сросшихся бровей ясно вещал и о не малой крепости духа. Сразу видно – тертый и очень уверенный в себе человек. Такому палец в рот не клади, мигом его оттяпает, а затем еще и за пищик больно прихватит. Решаю играть с ним в открытую.
– Я частный детектив и работаю по заказу жены убитого тобой человека.
– А у этого урода еще и жена есть? – усмехается Лепеха.
Я насторожился. Почему он назвал незнакомого человека «уродом»? Почему, вдруг? Боюсь спугнуть закружившую в тесном помещении птицу удачи, спрашиваю осторожно.
– А ты был раньше знаком с убитым?
– Чего? – хмурится Лепеха. – С какой радости я с ним должен быть знаком? Я его до того дня никогда не видел. Хреновый день у меня тогда выдался. Встал со страшного похмела, бабок – ноль. Пошел на вокзал, чтоб чего-нибудь замутить. Поправиться очень хотелось. Вижу, фраер у ларька пиво покупает и лопатник у него солидный. Вот бы, думаю, в темном бы уголке его прижать да перышком пощекотать при таком-то лопатничке. И тут этот фраер в парк привокзальный пошел. Я за ним. В кустах нагнал. Нож к горлу. Давай, дескать, деньги. А он сопротивляться вздумал. Придурок. Я же злой с похмелья бываю. Вот и замочил его. Замочил, лопатник в руку и…
– А вот и не сходится, – как неожиданно обрадовался я. – Не брал ты у него кошелька.
– Как это? – вздрогнул зек.
– А вот так, – продолжаю наседать. – Я опись вещей убитого видел и там портмоне с деньгами записано.
– Нашел чем удивить, – смеется Лепеха. – Чего, у человек двух лопатников не может быть, да сколько хочешь. Может, он там заначку от жены держал. Мы ж не знаем с тобой. Да, один мой кореш по пять лопатников при себе носил. Фишка у него такая…
Здесь собеседник прав на все сто. Второй кошелек с деньгами – не аргумент. Вернее, аргумент, при хорошей проработке. У меня ж сейчас никакой проработки не было, ляпнул и всё. Не в жилу, как говорится. Пробую выяснить точное время убийства. Только начал выяснять, а невольник в голос смеется.
– Ну, ты даешь, – еще раз мотает он стриженой под ноль головой. – Я день-то тот смутно помню, а ты меня про минуты спрашиваешь…. Чудак-человек, я ж тебе говорю: с похмелья я был. С жестокого.
Все мои слабенькие надежды найти в урюкинской колонии малюсенький кончик ниточки рвались как утренняя паутина в малиннике. В качестве последней попытки пытаюсь предъявить Лепехе, фото Жанны. А чем черт не шутит?! Лепеха на фотографию глянул мельком, и давай, ни с того ни да с сего орать на меня.
