Наконец, для нас не имеет значения, осознали ли мы определенные производства и мысли или нет. Достаточно доказать, что элементы мысли содержатся как составные части в других, что они, следовательно, должны были когда-то объединиться.
Таким образом, мы пренебрегаем особенностями чувственных впечатлений и считаемся только с тем общим фактом, что такие впечатления имеют место; мы пренебрегаем особенностями индивидуального развития, обусловленного воспитанием, и тем, что мы должны пройти через период развития, в котором деятельность мышления начинается с органов, еще не сформировавшихся. Мы не можем рассматривать конкретные пути, по которым каждый человек идет в своем мышлении. Не спрашивайте, как мы можем преуспеть в том, чтобы рассматривать человека как экзоха [exochen], а не как человека. Это самая легкая часть. Сложнее было бы учесть все упомянутые обстоятельства и просчитать их последствия. У нас есть надежный ориентир. Если отступить от композита к его составляющим, от условного к условному, то возникает ряд безусловно необходимых ассоциаций элементов мысли.
На этом пути наблюдения движущиеся моменты также должны предстать в соответствии с простым индуктивным выводом, и так мы приходим к первым началам, а от них – к движущимся силам и всем образованиям, которые постепенно возникают друг из друга и представляют собой естественную систему человеческой мысли, да и мыслимого в целом.
Но на основании каких мыслей, спросите вы, можно сделать этот индуктивный вывод? Вероятно, только на тех, которые автор считает истинными – очевидная односторонность, которая делает процедуру индукции недействительной с самого начала. Откуда у меня право исключать определенные мысли из рассмотрения как ошибочные? Я еще не дал никакого критерия, который мог бы научить нас отличать истину от ошибки. И если я теперь буду утверждать, что действительное движение мысли, как только эти движущиеся элементы входят в сознание, происходит по естественной необходимости и что в этом движении невозможна ошибка, что оно так же естественно для человека, как плавание для рыбы, то возможность ошибки будет поставлена мне в вину. Поэтому я должен доказать, что ошибка никогда не связана с тем, что называется формально неверным выводом, а всегда имеет материальную природу. Это возражение, следовательно, неосновательно, если мы убедим себя, что всякая ошибка, даже самая вопиющая, граничащая с бессмыслицей, имеет, как говорят, не формальную, а материальную природу, никогда и нигде не является незнанием так называемых законов мышления или рассуждения, но фактическим незнанием, никогда ложным движением мысли, но всегда заключением, вполне правильным по состоянию понятий в уме заблуждающегося, и основанным только на несовершенном материале. Закон, по которому заблуждающийся заключил, что перед его глазами был правильный закон мысли и что только его понятия были неясны и неполны, часто совершенно ошибочны, всегда обнаруживается при более точном обсуждении, которое заставляет его более подробно объяснить свои идеи и выводы. Только тот, кто покинул почву естественного мышления и научился опасному искусству доказывать по правилам формальной логики, не вникая в суть доказательства и процесса мышления в целом, попытается доказать то, что можно назвать формально ложными выводами, но только потому, что такой человек фактически отвлекся от содержания понятий, с которыми оперирует, и стремится применить заученные по памяти правила извне.
