– Ну, допустим. А тебе чё от них надо? Ваши дуры две уже были здесь. Сначала пытались в палаты пролезть – выгнали. Так они к родственникам – с диктофончиками, блокнотиками. «Скажите, а ваш муж был хорошим человеком?». Я бы таких порол публично. Лучше – голыми…
Зимин махнул рукой:
– Ага, знаю. Отдел репортера. Очень любят слезу выбивать у читателей. Плюнь, не обращай внимания. Я только не пойму: ты-то чего здесь сидишь и про какие-то ноги разговариваешь? Я думал, ты как раз кого-то из пострадавших оперируешь вовсю.
Вадим зачем-то выдвинул и снова задвинул ящик стола, после паузы ответил:
– Там моя помощь не нужна – хирургических нет. Один в кардиореанимации, двое в токсикологии.
– А почему в токсикологии? – удивился Зимин.
– А я знаю? – огрызнулся Вадим. – Мне не докладывали.
– Ну, предположи, хотя бы. Есть же симптомы.
Вадим снова выдвинул ящик стола, достал пачку сигарет, повертел в руках, убрал на место. Сказал – совсем иначе, без раздражения, а с какой-то странной задумчивостью:
– Симптомы, Макс – это всего лишь знаки болезни, понимаешь? Но штука в том, что одни и те же симптомы могут означать совершенно разные заболевания. И когда не хватает информации, симптом тебе ни о чем не скажет. Почему рак обычно диагностируется, когда уже поздно? Потому что симптомы подходят под кучу других болезней. Пока так: во время штурма применяли веселящий газ, чтобы усыпить террористов. А последствия для людей, которые там сидели без полноценной пищи и в чудовищном стрессе, по ходу, не просчитали. Но писать об этом не надо – потому что может оказаться лажей.
Макс кивнул: он и не собирался об этом писать. Но фраза про веселящий газ вдруг заставила его вспомнить о другом. Он замялся, подбирая слова. Рассказывать Вадиму о своем позоре или нет – вопроса не было, ему непременно надо было рассказать, он ощущал слова внутри груди и горла, как лишние, его чуть что не тошнило этим невысказанным; но вот как о таком рассказать? Стыдно, неловко. Он заставил себя поднять глаза и посмотреть на Вадима.
– Ты чё потерянный такой? – поинтересовался врач. – Случилось?
– Ну да, – подтвердил Зимин. – Глупость случилась. Моя. У Дубровки. Хотел тебе рассказать…
– Ну и давай валяй, раз хотел, – подбодрил Вадим.
Шесть минут и никак не меньше десятка словесных костылей – обычно он их ненавидел и старался избегать; но оказалось, что все эти «короче», «в общем» и «по ходу» совершенно незаменимы, когда нужно объяснить товарищу, что ты идиот. Историю о пропавшем мальчике он зачем-то повторил не меньше двух с половиной раз, как будто здесь была какая-то связь со штурмом (хотя ее очевидно не было и не могло быть).
Вадим вроде бы понял. Милостиво не стал комментировать Максов косяк с попыткой сделать сенсацию, зато сказал про мальчика:
– А ты попробуй с той мамашей связаться – пацана-то, может, нашли уже. Заодно и спросишь паразита малолетнего, куда он делся с улицы.
– Да ну, какой смысл, – отозвался Зимин. – Нашли наверняка.
Стрельников пожал плечами и вдруг спросил:
– А с тобой дальше-то что было? Забрал тебя этот фейс на разговор – и чем закончилась беседа?
– Да, ничем, в общем, – пожал плечами Зимин. – Он про меня все выспросил, что ему было нужно, понял, видимо, что я не чеченский осведомитель, телефон взял. Ну, а потом просто рассказывал, я слушал.
– Рассказывал о чем? – нахмурился почему-то Вадим.
– О Чечне, в основном. Менталитет, то-се. История Кавказских войн. Спрашивал, не хочу ли я туда съездить и написать. Вообще, насколько мне интересна тема…
