Глашатай - страница 20

– Ааа, – тон Вадима был совершенно непередаваем. – И что ты?

– А что я? – с напускным равнодушием отозвался Макс. – Понятно, я бы съездил.

– Мне-то не ври, Зимин, – качнул головой Вадим. – Я же вижу, как глазки-то загорелись. Ты вроде сам недавно жаловался, что тебе тесно в среднем классе. В смысле – в твоем городском отделе.

Зимин усмехнулся:

– Ты слишком много обо мне знаешь. Пора тебя убить.

Однако Стрельников не откликнулся на шутку. По-прежнему серьезно сказал:

– Не торопился бы ты, Макс. Помнишь «Адвоката дьявола»? «Тщеславие – мой любимый порок».

Зимин удивился – совершенно искренне:

– Вот не думал, что ты так сильно ненавидишь чекистов. Есть причины?

Стрельников поморщился:

– Да какое там «ненавидишь», ну! Не опошляй. Я всего лишь говорю тебе, что любая репрессивная структура – неважно, чекисты это или менты, или налоговая полиция – априори сильнее конкретного индивидуума. Это, я думаю, тебе доказывать не нужно, так? Использовать структуру в своих целях получается только у Джеймса Бонда. Смешивать, но не взбалтывать, сам знаешь. У тебя не получится точно – ты наивный и вообще молодой еще. У тебя по сравнению с твоим другом-чекистом всегда будет слишком мало информации. И значит, по факту, твоя точка зрения на определенные события будет формироваться именно его информацией. Понимаешь? Проверить которую ты, вероятнее всего, не сможешь. Ты, кстати, сам-то понял, почему он вдруг решил с тобой так внезапно подружиться?

– А что тут понимать? – Зимин пожал плечами. – Он меня вспомнил. Кстати, по нашей с тобой публикации. Сказал, что видел репортаж с прессухи.

– И он так тебя и запомнил? – недоверчиво хмыкнул Вадим. – После одного взгляда в телеящик?

– Ну, видимо, запомнил, – ответил Макс уже с явным нетерпением. – Ты думаешь, он типа за мной пристально следил полгода и вот счастливый случай свел нас вместе?

– Да нет, Макс, не думаю, – усмехнулся Вадим. – Я думаю, что он тебя раскусил. Увидел, как сильно ты хочешь что-то сенсационное написать. А на этом, как ты понимаешь, сыграть – раз плюнуть.

Звучало обидно – но возразить было нечего.

В дверь осторожно постучали – и тут же открыли, видимо, не в состоянии ждать. В проеме появилась голова в белой косынке – Зина. И тут же начала говорить:

– Вадимвладиславч, там привезли по «скорой» пациента, огнестрельное ранение в живот.

– Норд-Ост? – тут же быстро спросил Макс.

– Что? – не поняла девушка. – Нет-нет, говорят в какой-то бане перестрелка была. Петухов фамилия.

– Как, ты говоришь, фамилия? – вдруг заинтересованно и чрезвычайно внятно произнес Вадим.

– Петухов, – повторила девушка и опять зачастила, – там уже анестезиолог подошел, и врач, только вас ждут.

– Ага, – Стрельников поднялся, протянул Максу руку, – давай, друг, пойду я. А то – сам видишь: ждут.

***

Комментарий Максима Зимина:

Слушай, мне кажется, так романы не пишут. Один герой ходит-разговаривает, потом появляется второй, этот сидит-разговаривает, как-то совсем не модно. Я читал не так давно сразу два современных произведения. Авторов не помню – но не Донцова, какие-то важные, с именем, лауреаты премий. Обратил внимание: они рассказ про героя начинают чуть что не с зачатия, как Лоренс Стерн советовал. Вот папа, вот мама, а родился он голенький и сразу стал комплексовать. А у тебя ни намека. Только и сказала, что у героя мать и отец умерли, видимо, чтобы читатель сиротинку пожалел. Или ты изначально планировала, что об этом я как бы должен сам говорить? Я ж как раз после этих двух книжек стал задумываться: а почему вообще людям так важно наше прошлое? Тем более – детство? Причем, все же так, не только продвинутые писатели. Мы, например, с тобой когда познакомились – мы несколько дней друг другу как раз про детство рассказывали. Помнишь? Я до сих пор помню твою историю, как ты в первом классе пошла к подруге, потом вы собрались на какие-то болота за клюквой (меня еще и сам факт привлек: построили новый микрорайон, с девятиэтажками, а рядом оставались болота – круто же), потом ты вдруг ни с того, ни с сего решила, что тебя будут искать родители и убежала домой, в чужом платье (форма-то у подружки осталась) и без портфеля (по той же причине). А я в ответ – помнишь? – рассказал тебе почти такую же историю: там тоже фигурировала девятиэтажка и друзья. И мой первый класс. Мы пошли к Саньку типа делать уроки, на самом деле играли в какую-то детскую ерунду весь вечер. А потом пришел его отец, сильно пьяный. Родители Санька были тогда уже разведены, кажется, отец точно с ними не жил. Ну, и поскольку там в дверях скандал, я не смог домой уйти. Они долго терли, мать с отцом, криками, матами, потом она ему дверью прищемила нос, Санек бегал смотреть и нам докладывал: там кусок воот такой прямо на полу валяется, весь в крови. Потом мать милицию вызвала – и вместе с милицией туда мой отец пришел. Потому что было уже совсем поздно и меня искали по всему району. Тоже, кстати, новый совсем район был, назывался Красноармейский. Хорошо, что отец у меня был очень спокойный человек – работал инженером на заводе, но как-то так, что именно он сам ничего не решал и ничего от него не зависело – я думаю, потому и не волновался; почти ничего мне не сказал тогда, представь? А мать была заведующая в детсаду – дальше можно не объяснять. Орала минут двадцать. Знаешь как? Вот начала, вот вроде прооралась, закончила, ты такой выдыхаешь, а она снова, с низких нот и до самого апофеоза. А летом всей большой семьей, с дядьями и тетками у бабушки на даче собирали огурцы. Отец и бабка их потом везли продавать, а мать ужасно этого стеснялась и от всех скрывала. Помню, как бабушка (папина мама) постоянно ей тыкала этим: мол, стесняешься, интеллигенция? А жить на что будешь, если не наши огурцы?