– Спасибо, тетя Глаша! – прохрипел он, и мы тоже добавили от себя теплых слов.
Женщина ушла довольная, а мы продолжили трапезу. Я заодно внимательно рассматривал убранство столовой – планировка у нее была другая, не как в редакции. Во-первых, пространство оказалось шире, потому что народу нужно было кормить не в пример больше, нежели в газете. Во-вторых, тут действительно не было никакой кассы, и раздача шла сразу с кухни. Столы были покрыты ободранной клетчатой клеенкой, которую, однако, умудрялись сохранять в чистоте. Стулья – те самые, которые мне запомнились еще с детства. С тонкими металлическими ножками, оканчивающимися пластиковыми набалдашниками, и крашенными серовато-голубой краской спинками. Сиденья же при этом были обтянуты дерматином, причем изготовленным явно тут, на заводе.
Стены сверкали намытым кафелем примерно до середины, выше их просто покрыли побелкой. Под потолком висели длинные ртутные лампы дневного света, о которых в двадцать первом веке уже успели крепко позабыть. Хотя в моем старом доме такие висели вплоть до две тысячи десятого, когда сделали капремонт. Но самым интересным, что я здесь увидел, оказались плакаты. Вот оно – искусство, как сказали бы в моей прошлой жизни, соц-арта!
«Похоронил без гробика я в кипятке микробика», – гласил один из них, на котором две женщины в красных косынках и усатый мужик в шапочке внимательно изучали содержимое котелков.
«Чистой кухней и чистой столовой сделаем пищу вкусной и здоровой», – говорил другой.
Третий выбивался из общего ряда, но в контексте антиалкогольной кампании был вполне себе уместен:
«Пьянству – бой!»
На нем суровый работяга, нарисованный кроваво-красным, замахивался огромным молотом на бутылку водки. Емкость имела четыре лапки, свиные ушки и пятачок в виде пробки. Почему-то мне стало ее жаль, хотя с призывом плаката я был солидарен.
И, наконец, еще один явно не «столовочный» лозунг предупреждал:
«Ходить на работу больным – не подвиг, а преступление!»
Коллеги-рабочие застучали алюминиевыми ложками по пустым тарелкам, и я, поняв, что увлекся, быстро доел пюре, зажевав его ноздреватым хлебом, а потом одним глотком осушил стакан с компотом.
– Чорба! – послышался голос из дверей на выход. – Гриша Чорба!
Мастер поднял руку и зычно крикнул: «Я здесь!»
К нам подбежал мужчина с огромной залысиной и в клетчатом пиджаке, улыбнулся мне и протянул ладонь для рукопожатия.
– Староконь, – представился он. – Виктор Демидыч. Начальник кровельного цеха. А вы?..
– Евгений Семенович Кашеваров, – ответил я. – Главный редактор «Андроповских известий».
– Очень приятно, – Староконь так затряс мою руку, что я всерьез испугался, не оторвал бы. – Надеюсь, вам все у нас понравилось? Вы всем довольны? Есть о чем написать в статье?
– У вас прекрасный коллектив, – подтвердил я, и Толик заметно расслабился. Видимо, думал, что я расскажу о попытке выпить.
Я, разумеется, осуждал этих работяг, но вряд ли их тяга к спиртному тут для кого-то секрет. И не просто так здесь висит тот самый плакат с бутылкой-хрюшкой. Нет, здесь системная беда, и бороться с ней нужно не запретами, а переключением внимания на что-то более полезное. Например, на концерты и спортивные состязания. Пожалуй, надо подумать, как с этим можно помочь.
– Прекрасно! – тем временем обрадовался начальник цеха. – Я думаю, мы вас тогда уже можем отпустить, а Гриша с Толиком мне сейчас понадобятся – разобрать подсобку.
