Глазами маски - страница 37

«Ушел, он ушел, ушел».

– Барри! – позвал громкий голос.

Барри недовольно зашуршал на ворохе соломы.

– Ты здесь, Барри?

Недовольное шуршание повторилось.

– Да кто ж он был, по-твоему? – спросил другой, хриплый голос, принадлежащий седому старику. Он вошел в просторное помещение конюшни, ведя двух лошадей под уздцы.

– Никто о том не знал, – ответил ему обладатель громкого

голоса, худой и очень высокий мужчина. – Барри! – крикнул он опять в темноту.

Полулежа на ворохе соломы, Барри устало щурился на вошедших, которые никак не могли оторваться от рассуждений. Барри прислушался.

– Поговаривают, будто дьявол сам, – прибавил худой испуганным, но таким же громким шепотом. Казалось, его раздражение распространялась только на темноту, в которую он время от времени бросал чье-то имя и разные ругательства, приправленные деревенскими словечками. Вот и теперь, высказав свое предположение касательно предмета беседы, он опять крикнул:

– Барри, чтоб тебя! Где ты?

Барри поднялся, с любопытством уставившись на говорящих:

– Я здесь.

– Да как-то несолидно было для такой персоны из нашего колодца вылезать, – заметил старик.

– Зато каков? Костюм новехонький, волосы огненные и диковинный цветок в петличке, а глаза, глаза… – возразил его спутник.

– А знаете, что говорят? – тихо произнес Барри, решив вмешаться в беседу. – На том костюме, в котором вылез он из нашего колодца, ярлык магазинный был. А еще в руках у него видели книгу.

Голый по пояс, в завернутых жокейских штанах, Барри вышел на свет, отбрасываемый лампами, что держали в руках двое спутников.

Хорошо сложенный, с развитой мускулатурой, Барри выглядел старше своего возраста. Его глаза, вокруг которых лежали густые тени въевшихся в кожу синяков, что бывают от усталости и бессонных ночей, очень выделялись на лице, словно подведенные тушью. Неровно подстриженные тонкие волосы были спутаны, наподобие той соломы, с которой он только что поднялся. Светлые, с грязным оттенком, они придавали ему нелепый вид.

– Он просто вор, – грубо плюнул старик и закашлялся. – А ты, сынок, лошадей по местам развел бы и не мешался б в споры: молод, глуп, – обратился он к Барри. – Ишь, чем голову забил, и так пустая…

– Просто вор? – в голосе Барри почувствовалась досада. – Как ты мне, дедушка, разъяснишь: он из колодца-то сухим вылез, и книга при нем сухая была, я видел сам… – Барри закатил подведенные глаза. – Как ни посмотри – дьявол.

– Возьми лошадей, Барри, – грубо ответил тот. – …Сухой, говоришь, был?

– Вы бы, батя, Барри не ругали, он…

– Он – дурак, – опять закашлявшись, перебил зятя старик. – Так вот, Барри. Кто в дом его привел, не ты ли? Сестру свою до помешательства чуть не довел.

– Да, да, – проговорил Барри поспешно. Могло показаться, что он просто не заметил неприглядных слов, сказанных в его адрес, но Барри не пропускал обид, напротив, внимательно вслушивался в них, стараясь запомнить в мельчайших подробностях. Он знал, что это делало его сильнее, лишая излишней чувствительности и ранимости, которым он был подвержен еще в недавнем детстве. Молча взяв лошадей под уздцы, Барри пошел с ними прочь.

Вскоре все стихло, собеседники разошлись, по-прежнему о чем-то споря.

Замерзающее солнце то пропадало, то вновь появлялось, день перетекал в вечер. Редкие прохожие, словно мелкие песчинки, разбавляли пустоту огромного, едва подогреваемого города. Молча шли Азраил и Руфус по пустым улицам, вымороженным, выглаженным серым асфальтом. Не было слов? Не было. Были одни только чувства, которым не было слов. Руфус напряженно считал шаги, каждый раз с ужасом замечая, что его шаг не совпадает с шагом Азраила. Он хотел прервать эту серую мрачность, но никак не мог придумать, какими словами. Между тем молчание становилось опасным: Руфус боялся обернуться на Азраила, боялся понять, что водит за собой мертвеца, бездыханное тело.