– Знаешь, Барри, нам с Мэрси кажется… – Что кажется?
Джайв замялся:
– Ну, как это… – он медлил с ответом, чем выводил Барри из себя.
Впрочем, Барри и без него уже давно был из себя выведен странными событиями, недавно произошедшими в его семье.
– Что ты мямлишь, ты мужчина или нет? – Он всегда так говорил, когда хотел добиться от Джайва решительных действий.
– Мужчина, – быстро среагировал тот.
– Ну, так что там тебе кажется, мужчина? – улыбнулся Барри, сложив крест-накрест руки на груди.
– Мне кажется, что она в тебя влюбилась, – смущенно выпалил Джайв.
Мэрси фыркнула и с укором посмотрела на брата.
– Что ты, Мэрси, это взрослый разговор, – важно осадил ее мальчик.
– Кто в меня влюбился? – не понял Барри.
– Тетя Салли. Она, когда о тебе говорит, такая сразу становится, ну…
– Ну? – шутливо потребовал Барри.
– Красивая, что ли…
– Ну ты и выдумал! – Барри обнял Джайва. – Хороший ты парень. Мэрси опять фыркнула.
– А ты, – Барри подхватил ее на руки и закружил, – моя хорошая девчонка!
Девочка звонко рассмеялась.
– Мне будет вас не хватать.
– Ты куда-то уезжаешь, Барри? – Джайв помрачнел.
– Не сейчас, – ответил тот серьезно. – Вот пройдет зима, тогда поеду.
* * *
Хэпи шел по коридору, сосредоточенно смотря перед собой. По привычке он свернул в репетиционную.
– О, Хэпи, я ждал тебя. – Руфус сидел за роялем и, казалось, мог прожечь своим проникновенным взглядом все, что было вокруг. – Как пьеса? Меня не было в зале.
Хэпи не стал выяснять подробностей.
– Не было? – Говорить ему явно не хотелось, но Руфус ждал ответа. – Пьеса? – Хэпи вытащил из кармана сложенный вдвое листок, вздохнул и с неудовольствием начал: – Опять сословная вражда. Она богата, он – поэт. Он молод, она немолода. И так интриге задан бег, и прост, наивен тот сюжет. Финал трагичен, как всегда, – заключил Хэпи на уверенных нотах, добавив вполголоса: – Какой же почерк неуклюжий.
– Ясно, – улыбнулся Руфус, о чем-то размышляя.
Хэпи его не прерывал и лишь спустя какое-то время решил продолжить.
– Но долг отдать спешу словам, слогам, созвучьям, поэзии в ней – безусловный дар. Она волшебно чувства в звуки пишет.
– То есть? – Руфус наконец обернулся. – Я не совсем понял… – Он заметил в руках Хэпи листок. – Что это?
– Это стихи Квентина, – пожал плечами тот. – Понять их порой вообще не представляется возможным. Бедняга не может запомнить собственных сочинений и записывает их на чем придется, а потом выбрасывает, а я вот подбираю. Прости, пришлось опустить с десяток восклицательных знаков… – сухо проговорил Хэпи, отводя взгляд.
– Интересно. Продолжай.
Хэпи опять заглянул в листок:
– Проста сюжетная канва, но золотом горит резьба кружев словесных на платье славы подвенечном. И на победе сходится молва, и о победе шепчутся глаза соперников, дотоле столь беспечных.
– Ага, – только и мог сказать Руфус.
Хэпи устало опустился в одно из кресел первого ряда, убрав исписанный листок обратно в карман.
– Как расписал: она так хороша, что лучше, кажется, и не придумать.
– Кто? Сола? И ты туда же? Ну вас всех, – Хэпи махнул рукой.
– Не Сола – пьеса, – раздраженно пояснил Руфус.
– А-а-а, пьеса… – Хэпи встал, прошелся по скрипящему паркету, от этого в пустом зале сделалось шумно. – Не золотая, видно… – проговорил он себе под ноги.
– Почему? – Руфус не дождался ответа и неожиданно забил по клавишам. Мелкие ноты засеменили под пальцами, озвучивая паузу. Руфус виртуозно играл.
