– Это кровник, сердце зудя. Из него сила предков исходит, и зудь двигается. – Затем нацарапал ножом на дне чаши глаз. Спросил: – Не забыл ещё говорящие знаки? Это знак ведуньего рода. Остальные будешь сам помечать.
Зрин уже протягивал следующую чашу. Умир собрал кровь, запечатал края и передал Ретишу. Помеченные кровники ставили в ряд на полке. Как из раны перестала сочится кровь, Медара замотал работнику руку тряпицей. Его место занял второй. Умир снова достал нож и вскрыл ему вену.
У ворот раздался голос Сияна:
– Свет тебе, Благожа! Прими и мои дары. Пока муку с зерном, а по осени, как вернусь из Торжища, ещё ситцев с пухом пожалую. Вот думаю, не взять ли кого из твоей челяди с собой? Товара много на мену повезу, на себе не натаскаешься.
– И тебе свет, Сиян! Благодарю за щедрые дары. Кого же в Торжище забрать хочешь?
– Батюшка, проси Зрина, он расторопный, – вставил Нежан.
Медара, заслышав его голос, заметалась, опрокинула ведро с водой, охнула, схватилась за метёлку, погнала лужу подальше от дверей.
– Зрина? – задумчиво протянул Сиян. – Молод Зрин ещё. И Горяч. Вот Умира или Медару бы взять.
– Умира бери, пусть парень мир посмотрит. – ответила Благожа. – А Медару не пущу. Негоже девице с мужчинами плавать
– Так мы ей мужа к осени сыщем. Вот и не будет она девицей уже, – хохотнул Сиян.
– Рано ей замуж ещё. Так сколько зудей хлебному роду надобно?
– Много, Благожа, много. Такой уж промысел у нас. К утру дюжину надо. И каждые два дня по дюжине, пока все поля не засеем.
– Сколько пожелаешь, столько и налепим. Отправляй работников в сарай, челядь кровь сольёт.
– Не-ет, пусть сынки своей кровью поля вспашут. Нежан, Силан, ступайте к глиняной челяди.
Медара снова охнула, схватила пустое ведро.
– Умир, я за водой схожу.
– Чего удумала? Не время сейчас. Принимай хлебный, Ретиш тебе поможет.
Она послушалась, вздохнула, повязала голову платком так, что только нос и губы на виду остались.
Нежан с Силаном уже входили и оглядывались по сторонам. Медара вся сжалась, даже губ разлепить не могла. Ретиш месил в миске глину на кровники, крикнул им:
– Эй, хлебные, сюда идите!
Нежан подошёл первым, засучил рукав, сказал со смехом:
– Силу предков по доброй воле на благое дело отдаю.
Медара вынула из-за пояса верховицы короткий острый нож. Ретиш заметил, как дрожат её покрытые цыпками руки. И ногти обломанные, с забившейся глиной. Не то что у Ислала. Ему вдруг стало жаль Медару. Он подскочил к ней, сунул миску и выхватил нож:
– Сестрица, дай мне!
Нежан отдёрнул руку.
– А ты умеешь?
Ретиш передразнил его:
– Уме-еишь? Не умел бы – не брался. Или ты боишься, хлебный сын?
Ничего он не умел, видел только, как Умир кровь пускает. Но уж лучше самому посрамиться, чем Медару выдать. Ох, помоги, Ен! Ретиш схватил Нежана выше локтя и, пока тот не опомнился, ткнул остриём в синюю жилку на сгибе. Из-под ножа ударила тугая струя крови. Нежан запричитал:
– Ой-ой-ой! Насквозь пропорол!
– Чего хнычешь, как малец! – прикрикнул на него Ретиш.
– А ты суров, глиняный сын, – посмеивался рядом Силан.
– Ничего, братец, скоро твой черёд настанет, – ответил Нежан со стонами.
Медара подала чашу. Ретиш наполнил её кровью, запечатал и вернул Медаре. Сам принялся катать новый шарик. Медара нацарапала на дне кровняка чёрточку, от неё по две чёрточки покороче. Как колосок получилось. Вот, значит, какой знак у хлебного рода.
