Говорила тоже как разумная. Ретиш позавидовал даже – сам он так быстро не соображал. Но никогда бы в этом не признался. Подумав немного, спросил:
– Почём мне знать, что не скажешь после?
– Зачем мне попусту отца гневить? Ему не понравится, что сразу не призналась. А вот если не пропустите, я Емве шепну. Видал, какой он сердитый? Чтобы вам отомстить и отца не убоится, и меня выгородит.
У Ретиша руки чесались, так хотелось сдёрнуть с неё платок. А ну как волосы под ним? Откуда бритой голове ума набраться? Но сдержался, проворчал в ответ:
– Надо со старшими потолковать.
Умир цокнул языком от досады. Пробормотал:
– Аукнулись забавы ваши…
Медара так и пряталась в тени, к ним не подходила.
– Точно не донесёт, если пропустим? – сомневался Зрин.
– Не донесёт. Иначе ей от Сувра достанется, что смолчала, – успокоил его Ретиш.
– Если не пустим, то донесёт, а так хоть надежда есть. – решился Умир и крикнул парням: – Эй, проходите, только не топчите сильно.
Отрада первой сбежала в овраг и остановилась перед накиданной глиной.
– Как же пройти здесь?
Емве подхватил сестру, закинул на плечо и прошагал на другую сторону. Крикнул оттуда:
– Мне одному мараться? Протопчите проход и переведите девиц.
Нежан снял плетни и стал разматывать онучи. Дорчин, сын железного рода, рыжеволосый и угрюмый, хмуро глянул на оставленные Емве следы и принялся заминать глину обутым.
На склоне остались Дора, сестра Дорчина, такая же медноволосая, курчавая и жилистая, как он, и Ислала, дочь хлебного рода, сестра Нежана. Парни протоптали тропинку и вернулись к девицам. Дорчин и Нежан разом протянули руки Ислале. Нежан хмыкнул:
– Сперва женись, а после касайся.
Дорчин смолчал, только зло глянул из-под косматых бровей.
Ислала опёрлась на плечо брата. Ретиш заметил, что ногти у неё чистые, розовые. И шла она, словно плыла, даже голубая верховица не колыхалась. Ретиш посмотрел на тропку: остаются ли следы от плетней Ислалы? Только затоптали так, что и не разобрать.
Дорчин, не глядя на сестру, поплёлся за ними. Дора встряхнула головой и перебралась на ту сторону сама.
Умир дождался, когда все поднимутся на пригорок и сказал:
– Толку кидать нет, возвращаться будут – снова затопчут. Идёт тоже на чужаков посмотрим.
– Вы идите, я здесь останусь. – вышла к ним Медара.
– Ты не захворала? – забеспокоился Умир.
Медара покачала головой.
– Нет. Устала просто.
– Вот что. Помощи от вас с Тихушей немного. Проверьте садки и ступайте домой, а к вечеру похлёбку из рыбы сварите.
Умир махнул остальным, чтобы шли за ним, и стал взбираться на пригорок.
Зрин притянул к себе Ретиша, зашептал в ухо:
– Это не хворь с ней. Ей Нежан по душе. Я давно приметил.
Ретиш аж остановился.
– Да ну? Чего она тогда пряталась?
– Может, стесняется? Она всегда прячется, как его завидит. А после подсматривает за ним. И по ночам плачет.
– А Благоже сказала, что замуж не хочет.
Зрин усмехнулся:
– Хлебный род её не возьмёт. И Нежана к нам не пустят. Да он Медару и не замечает.
– И была ей печаль тогда горевать? Не так уж он и хорош. Вот Ислала и правда красивая.
– Скучная она. Слова не скажет. С ней с тоски помрёшь.
– А Дорчину, похоже, нравится. Вон как смотрел на неё.
– Чему тут дивиться? Хлеб, железо и ведовство завсегда между собой женились. Наверняка Мощёр и Сиян сговорились уже.
Поднялись на пригорок. В стойбище чужаков кипела работа. Одни мужчины сплавляли по реке связанные между собой брёвна, другие подтягивали плоты к берегу, развязывали верёвки, брались по двое за бревно и несли к светлому лугу.
