Пляж был пуст и заполнен водой.
Позже, в в полицейском участке он без эмоций выслушал заключение сержанта: Пропали без вести. Их тела не удалось обнаружить, была мощная волна цунами. Он не мог поверить в эти слова. Ядерный полигон был на другом конце континента. Это были секретные испытания во время которых произошла ошибка. Произошел сбой в сдерживающих системах и все произошло на этом клочке берега…Там где была их летняя сказка.
Он выжил, но только потому, что остался дома. Только потому, что был злым. Детский и сиюминутный гнев его спас, но навсегда оставил одного.
Слез не было, его тело онемело, он хотел рыдать, но не мог себя заставить это делать. Слезы пришли позже, гораздо позже, когда он сидел в пустой, вымершей палате временного госпиталя, где пахло хлоркой и смертью. Он сидел на железной койке, сжимая в руке ту самую научную статью, из-за которой остался дома. Бумага была мокрой от слез, которые текли сами, беззвучно и бесконечно. Каждая капля откликалась в нем, как частица его абсолютного одиночества.
Той ночью, когда рыдания иссякли, а глаза превратились в горящие угольки, он сидел в темноте. Перед ним лежал истрепанный, безжизненный журнал. Его сердце разрывала пустота и в этой пустоте, родилось понимание.
Мир сам себя уничтожит. Из-за религии, хаоса и природных ресурсов. Из-за того, что миллиарды людей не слышат друг друга. В этой реальности нет единого ритма, в ней нет единого порядка… Здесь каждый тянет одеяло на себя, зарывая всех в эту огромную братскую могилу. И если никто не возьмет на себя бремя создать порядок… Он сам должен стать этим человеком.
Так умер Адриан, тот самый мальчик, который любил море и квантовую физику. И так родился Архитектор и его проект, который вырос из соли его слез и пепла его семьи и обрел имя:
«Синхронизация». Этот проект был как клятва, выжженная болью в самой глубине души: человечество не должно страдать от агрессии и ненависти к друг другу.
Сначала он попал в лагерь для эвакуированных. Палатки цвета грязной пыли, пропитанные запахом антисептика, пота и немой паники. Он сидел на скрипучей койке, стиснув кулаки так, что ногти впивались в ладони, и смотрел в щель в брезенте. Туда, где синела полоска водной глади. Вокруг не умолкал шепот, плакали дети, монотонно жужжали голоса волонтеров.
К нему периодически подходили:
– Сынок, как тебя зовут? Тебе помочь?
Он молчал. Глаза были как два куска обсидиана. А взгляд смотрел сквозь людей, сквозь палатки, туда, где начиналось бирюзовое море..
Потом была тишина чужой квартиры. Это была крошечная коробка в безликой новостройке, «временно представленная Комитетом компенсаций». Безликий интерьер пах пылью и одиночеством. Он не распаковал чемодан. Целыми днями он сидел на подоконнике, прижав лоб к холодному стеклу, и смотрел на серый город, которого не знал и не хотел знать. К нему приходили: психологи, следователи и чиновник.
Он не хотел с ними разговаривать. Ни о Сицилии, чей смех теперь резал тишину по ночам, ни о цунами, ни о себе – мальчике, которого больше не было.
Когда ему исполнилось семнадцать , эта цифра была отмечена в календаре одним росчерком пера – он поступил в Институт системной нейропсихологии. Он решил, что это необходимо сделать. Один из немногих островков, где его гениальный ум, смог найти свое пристанище. Его результаты тестирования превзошли норму не в три, а в шесть раз.
