Колониальная политика интересовала его невероятно. Это было совершенно в его духе: крестовый поход против рабства и язычества и одновременно приобретение новых территорий. Граф вырезал из «Железного креста»[6] заметки и статьи, посвященные колониальным вопросам, и хранил их, а также изучал все посвященные Африке книги, которые находились в домашней библиотеке. Их было немного и все старые. Но для начала хватило и этого. Особенно увлекла графа книга А. Робертса «История новообретенных народов Северамбеса, живущих на третьем континенте, иначе именуемом Африкой, в том числе одного совершенно нового, а также рассказ о правительстве, обычаях, религиозных обрядах и языке этой доселе неизвестной европейцам нации». Он полагал, что это труд предшественника Ливингстона. Время от времени граф выписывал и новые книги о путешествиях, чтобы поразить Макса своими знаниями по его возвращении. Это развлекало старика и заполняло в изобилии имеющееся у него свободное время. По большому счету он был горько обижен на правительство за отставку «в самом расцвете сил». Само собой, признавать, что он никогда не был превосходным дипломатом, а всегда являлся лишь юрким приспособленцем, граф не собирался. Подобно тому, как в своих склонностях он едва ли ориентировался на современность, застрял он в прошлом и в том, что касалось государственных дел, и был своего рода пережитком, вроде как парики при дворе. Честные переговоры казались старику чем-то грубым, он предпочитал политические интриги. Эту склонность к подковерным играм, ставшую причиной его отставки, он сохранил. Граф продолжал интриговать по мелочи – «для домашних надобностей», как говорил его зять, – улыбаясь, потирая руки, с любовью и замечаниями, вполне достойными персонажей из комедий Скриба.
Завтрак прервало прибытие почты. Этот момент всегда был до некоторой степени праздничным. На веранде раздалась тяжелая поступь старого инспектора Брузе, несущего сумку. Повозка, всякое утро отправляющаяся на станцию с опломбированными молочными бидонами, забирала ее с почты. После этого сумка передавалась Брузе, рапортующему по утрам о положении дел, а на веранде он вручал ее старому Ридеке, который принимал почту с рафинированной тойпеновской улыбкой и с коротким поклоном вручал ее Тюбингену.
Все взгляды были устремлены на черную кожаную сумку с заломами и потертыми углами. Тюбинген держал публику в напряжении. Он медленно положил сумку перед собой и начал искать ключ своих многочисленных карманах. Ключ всегда обнаруживался в последнем из них. Перед тем как открыть замок, барон всякий раз внимательно осматривал сумку и замечал:
– Пора бы завести новую!
После этого почта оказывалась на столе.
Содержимое сумки всегда было в высшей степени интересным. Без конца приходили многочисленные бандероли, которые вскрывались и откладывались в сторону: уведомления, касающиеся удобрений, лотерей, сельскохозяйственных машин, семян, рубероида, рыбного хозяйства, кирпичей и прочего. Также на свет божий извлекались газеты и журналы: «Новая прусская» и «Еженедельник бранденбургского бальяжа иоаннитов» для графа Тойпена, «Почта» для хозяина дома, «До́ма» и «Родник для немецкого дома» для фрау Элеоноры. Наконец, дело доходило до главного – до писем. Трудхен Пальм нетерпеливо заерзала. Она вела обширную переписку. С подругами по пансиону она обменивалась новостями еженедельно, так что не проходило и дня, чтобы девушка не получила письмо на красной, желтой, шафрановой, зеленой или синей бумаге. Одни из них приходили в крошечных конвертах, другие – в узких и длинных, напоминающих сложенную перчатку из кожи шевро. Такое пришло и в тот день. Оно было слегка надушено. Марка располагалась не на привычном месте, а на обратной стороне и была наклеена горизонтально.
