— Какое?
Она покачала головой:
— Я не могу это знать. От меня ничего не зависит.
Хотелось верить, что она говорит правду. Я забрала бокал, с ужасом замечая, что он ходит в руке. Поднесла к губам, глотнула. Прохладная жидкость смочила горло, и разом стало легче. Даже в голове просветлело. Я осушила все до капли, вернула.
— Что мне дали?
Она молчала какое-то время, покусывая губу. Наконец, произнесла:
— Седонин.
— Что это?
Она старательно делала вид, что занимается салфеткой. Долго полоскала ее в чашке, усердно отжимала. Наконец, снова наложила мне на лоб.
— Наркотик. Способный почти любую превратить в податливую шлюху.
Я сглотнула:
— Почти?
Пальмира кивнула:
— Бывают те, на кого не действует. Таких выбраковывают. Как непригодных. Считается, что такая холодная женщина ни на что не способна. Держатели не хотят рисковать. У них, — она зло хохотнула, — репутация.
— Значит, всех травят?
Она снова кивнула.
— И тебя?
Пальмира нервно сглотнула:
— И меня.
— И так каждый раз? — я замерла от ужаса.
Она покачала головой:
— Нет. Если только этого не требует гость. Но такое бывает редко — седонином напичканы все имперские бордели. Здесь хотят нечто другое. То, что не доступно за стенами Кольер. Они пресытились. Обычные рабыни их мало привлекают. — Пальмира сжала зубы: — Они хотят иных ощущений.
— Что значит «иных»?
Она молчала. Я опустила голову, понимая, что не дождусь ответа:
— Эти люди… они сказали, что меня заказали.
Пальмира окинула меня понимающим серым взглядом:
— Сочувствую. Мне, правда, жаль.
Я схватила ее за руку:
— Но кто?
Пальмира пожала плечами:
— Разве угадаешь? Покопайся в памяти, поищи ответы. Может, отыщешь… Могу сказать лишь одно: простых заказчиков в таких делах не бывает. Это очень большие деньги… — она осеклась, нахмурилась: — Как тебя зовут?
— Мирая.
Она кивнула:
— Это очень большие деньги, Мирая. Дикие деньги.
Я откинулась на плоскую подушку, чувствуя, что слабну. Вглядывалась какое-то время в посеревшее лицо Пальмиры. Она была не такой, как вчера. Ее что-то очень угнетало.
— Дикие деньги? За то, чтобы через год или два отпустить нас?
Она отвела глаза, какое-то время молчала. Наконец, покачала головой:
— Мне больно отнимать у тебя надежду, но… Войдя сюда рабыней, ты больше не выйдешь. Никогда. Забудь об этом. Смирись.
Я стиснула зубы, напряглась, будто пыталась отгородиться от этих слов. Самым ужасным было понимать, что она не лжет. Я осознавала это где-то глубоко внутри, знала с самого начала, едва увидела эти последние графы в договоре.
Я вновь схватила ее за руку:
— Что будет дальше?
Она повела тонкими изогнутыми бровями:
— Как повезет. Но обычно, когда становится уже все равно, все заканчивается седонином. День за днем. Снова и снова. Пока не лишишься разума. Чем раньше ты сломаешься — тем ближе такой конец.
— Но ведь у тебя не так! Ты свободна. Только…
Я не договорила. Она нервно выдернула свою руку из моих пальцев:
— Лучше бы это был седонин.
— Почему? Ты ведь можешь уйти в любой момент. Ты сама говорила.
Пальмира нервно покачала головой:
— Не могу. Ничего не могу. Отстань.
Она подскочила, ухватилась за чашку, намереваясь уносить. Я поняла, что об этом спрашивать бесполезно — Пальмира не спешила откровенничать со мной.
— Постой. Этот лигур, Кондор. Кто он? Один из держателей?
Она покачала головой:
— Нет. Почему ты спрашиваешь?
Я опустила глаза:
— Просто спрашиваю.
Кажется, она не поверила:
