Морской лев ждал меня.
Он неожиданно вставил рог в щель между плитами и, упав вниз, с криком сломал свой прекрасный символ, который значил для него все.
Рог откатился к воде, и я поднял теплую кость, еще хранящую жизнь, картины его памяти: молодость, встреча с любимой, океан, лед и солнце, дети, и они выросли, старость. Тут я увидел, что его подруга, которую я счел мертвой, подняла голову и смотрела на меня.
Все было ради нее…
Но я уже летел назад, к рыбам.
Мы договорились встретиться на новом месте, в бухте, где не было ветра. Погрузился на глубину. Рыбы уже были там.
Спокойная вода в бухте светилась темно-синим свечением.
Я почувствовал немой вопрос и вынул из кармана кристалл. Протянул вперед на ладони, и отпустил его, кристалл повис между нами.
Это была запись памяти Кэна, его последних минут. Беспристрастная запись произошедшего, сфокусированная моей волей.
Я качнул ладонью и запустил ее. Кристалл действовал один раз и передавал запись со всеми ощущениями прямо в мозг.
Мы смотрели глазами Кэна: как выходим из глубин, поднимаемся над облаками и летим, ощущая восторг, красоту полета, солнце и ветер до момента, когда я положил руку и погрузил его в сон.
– Достаточно, – остановил меня старший. – Мы запомним его таким.
Я остановил запись, и кристалл распался серебристыми блестками.
– Зачем запоминать? – удивился я. – Скоро расскажет сам.
Повисла пауза. Потом старший сказал:
– Мы не реинкарнируем. Если уходим, то навсегда.
И, видя мое замешательство, пояснил:
– Он не хотел тебя расстраивать.
Я висел ошеломленный в морской толще. Кэн не заснул, а умер, от него осталась только эта запись.
Рыбы смотрели на меня удивленно.
Вдруг одна из них подплыла ко мне и ткнулась в грудь, прямо в переливающуюся оттенками красного метку, и сказала:
– Эй, человек. Не плачь. Все хорошо.
Мне показалось, что разумная рыба вздохнула. Будто объясняла человеческому несмышленышу элементарные вещи, известные любому мальку.
– Мы вместе поднялись в небеса. Летали над облаками, видели закат. Познали счастье полета. Он оставил после себя больше, чем любой из нас.
Повернулась к остальным:
– Эй, мелюзга, рассмешите его. Эти люди такие чувствительные.
Косяк мальков двинулся ко мне, и через мгновение они тихонько тыкались в меня сотнями щекочущих ртов. В лицо, в шею, в ноги, забивались под рубашку и штаны, трепыхались там, пробираясь на волю через воротник. Прятались в карманах и в притворном ужасе выскакивали прочь.
И я невольно рассмеялся.
Колесо жизни двигалось не переставая, оно и не собиралось останавливаться. Это надо было принять.
Потом настал черед взрослых рыб. Они степенно проплывали мимо, совсем близко, так, что я чувствовал движение плавников и вибрацию воды. Некоторые вскользь касались руки или лица.
Последними подплыли родители.
Они были значительно больше меня, по сравнению с ними я выглядел мальком. На загрубевшей коже виднелись глубокие следы когтей и зубов, шрамы былых сражений, прилипшие раковины путешественников-симбионтов, поросшие донным мхом.
Родители молча смотрели на меня. Они на мгновение задержались рядом и ушли во мрак.
Я поднялся в небеса, и летел над облаками. В полном смятении думал о том, что увидел сегодня.
Думал о морских львах, о рыбах Глаа.
Череда жертв, и то как они приняли неизбежное, поразили меня.
Я летел потрясенный до глубины души, сжимая в руке рог.
12.
К городу я добрался в сгущающиеся сумерках.
