Гоголь и географическое воображение романтизма - страница 3

, также – «восхищение делом рук Творца»[22]. Ю. В. Манн соотнес интерес Гоголя к географии с его стремлением к универсальности знаний, к «умонастроению» писателя, вытекавшему из «господствующего духа времени»: «Познать мир – значит ощутить его цельность и универсальность»[23]. Особенно выделенной в концепции Манна явилась тема «подземной географии», где «подземное сродни ночному, скрытому, таинственному, подсознательному»[24], которое, однако, «Гоголь уже ощущает как самостоятельную и могущественную сферу бытия»[25]. С. Фуссо, исходя из того, что основными источниками статей о географии и истории послужили «Идеи…» Гердера и «Введение во всеобщую историю…» Шлёцера, видит географию как составную часть в общей геоисторической концепции Гоголя[26]. Примерно такой же точки зрения придерживается и М. Фрейзиер, которая отмечает размытость границ между географией и историей в «Арабесках», приводящую к тому, что «история, на самом деле, переходит в географию»[27]. С другой стороны, понятие географии у Фрейзиер замещает понятие пространства, которое, отмечает она, может быть как внутренним пространством текста, так и внешним географическим пространством Российской империи. Находящееся между ними эстетическое пространство гоголевского романтического жанра, который явлен в «Арабесках», – основного предмета Фрейзиер – приобретает неограниченные возможности для развития[28]. Комментарий к статье «Мысли о географии» в новейшем Полном собрании сочинений и писем писателя представляет географические интересы Гоголя в том же русле, как выражение его романтических аспираций[29].

Другой подход к географической теме Гоголя был осуществлен с точки зрения географии как научной дисциплины и области знания. Такой подход подразумевал отличие художественного и географического дискурсов, на основе которого фрагменты географической науки могли быть выявлены в тексте литературы. Впервые такой подход применил Семенов-Тян-Шанский, который отметил, что Гоголь, как впоследствии и А. П. Чехов, «необычайно живо и высокохудожественно» отразил в описании степи в «Тарасе Бульбе» и в образе пространства России в финале первого тома «Мертвых душ» «природу и быт обитателей великой Восточно-Европейской равнины», а также прекрасно «чувствовал» «другой географический пейзаж родины – могучие ее реки»[30]. Тем не менее Семенов-Тян-Шанский считал, что главная заслуга Гоголя перед географией заключается в его географических идеях, нашедших выражение в статье «Мысли о географии» и опередивших свой век.

Более конкретное рассмотрение следов географии в художественной прозе Гоголя было продолжено географом С. Н. Киселевым, опубликовавшим источниковедческую работу о статье Гоголя[31] и поместившим на сайте «Русской линии» материалы из своей книги «Гоголь и география»[32]. По сведениям, полученным от самого автора, исследование в законченном виде не было опубликовано. Тем не менее опыт Киселева в разработке вопроса о взаимодействии литературы и географии представляется нам полезным для собственного методологического самоопределения. Инструментом в раскрытии географических аспектов творчества Гоголя у Киселева стало понятие географизма, которое «подразумевает отражение географического знания в литературе на бытийном, научном и геософском уровнях в его пассивной и активной формах»[33]. Бытийный уровень предполагает бытовое использование географического словаря, не зависящее от специального знания, в то время как научный и философский уровни – это «конкретные научные знания о топографии и хорологии, географических явлениях и процессах, взаимодействии природы и общества, экологические представления» и «наличие определенной системы восприятия географической действительности»