…Ему противостояла Луна, круглолицая, бритая, жалостливая по-бабьи, слегка осповатая, с носом картофелиной и потупленным конфузливо взором, похожим на глазок в той же картофелине, упрятанный в припухлости щек. Но я ни о чем не догадывался, пока в какой-то вечер не заговорил о разбойнике, распятом вместе с Христом. Не о том, который покаялся, но о втором разбойнике, который, как известно, не поверил в Христа и погиб.
– А вы знаете, – сказал он загадочно, и у меня по спине пробежали мурашки, – и второй разбойник спасен… Да, он тоже спасся… Только об этом никто не знает…
И из всезнающего глаза – слеза, и потупился, и я понял вдруг, что это он о себе говорит, что передо мною тот самый, неисповедимым путем спасенный разбойник, и он же парный пророк – из тех, что еще придут или уже пришли, Илия или Енох…
На старинных картинах, гравюрах Солнце и Луна размещались по сторонам, в виде человеческих ликов. Солнце и Луна, два Завета, две Церкви, два пророка, две масличные ветви… И пускай Солнце старше и выше, молодая Луна ему дана в симметрию – чтобы светить по ночам, когда спят.
– И от сих восхищений я просыпаюсь.
Перед допросом в тюрьме у нее было видение. Явились во сне Никита Мученик и Иоанн Воин:
– Раиса, помнишь ли слово «не знаю»?!
«Ниточка жизни». Для этой «ниточки» долго жили: Иоанн – 114 лет, Никита – 95. Нельзя помереть – «чтобы не перервалась»: остальцы Соловецкого монастыря. В 1732 г. Никита, возвращаясь от Иоанна с Топ-озера, направлялся в Ярославль. По дороге его по незнанию завернуло в село Сопелки, куда сошлись в ту же пору 30 других остальцев. Неделю постились, тянули жребий – кому быть Преимущим. Каждый за себя не ручался, опасались: «не повредился ли я, поминая некрещеных?» Один Никита – «неповрежденный». От него – отсюда пошла и продолжилась неповрежденная ниточка староверческого благочестия – секта бегунов (в просторечии), церковь истинно православных христиан-странников.
– Остальцы!.. Верный остаток!..
«Остаток обратится, остаток Иакова – к Богу сильному. Ибо, хотя бы народа у тебя, Израиль, было столько, сколько песку морского, только остаток его обратится; истребление определено изобилующею правдою…»
Исайя, 10, 21–22
– На лбу шишка набита, на плече свищ – от непрестанных молебствий. Крестит очко в уборной, когда садится. Одним словом – погряз в христианстве.
– Этот старец настолько светел, что иной раз сама одежда белеет на глазах у собеседника.
– Когда он впервые забожился – ну, думаю, сейчас его гром разразит, крыша провалится. Я даже пригнулся…
(На первом допросе)
– Выслушал он все разъяснение Апокалипсиса – и про зверя, и про дракона, и что значит число шестьсот шестьдесят шесть (имеющий мудрость сочти), – внимательно слушал, часа два, не перебивая. Потом встал, потянулся, обошел вокруг моего стула и с тоской говорит:
– Ох, попался бы ты мне два года назад, ведь я бы с тебя всю шкуру спустил!..
– Смеялись над ним. Особенно один подполковник из бытовиков. Я, говорит, подполковник, а никакого Бога за всю свою жизнь не встречал. Где он – твой Христос? Хоть кто-нибудь когда-нибудь его видел?
– А я, отвечает, Его каждый день вижу.
Наука своим глазам не верит и все спрашивает – а как это может быть? Спрашивая и силясь понять, она утолщает стены, отделяющие от истины. Уж на что воздух прозрачен – так нет, он состоит, оказалось, из кислорода с азотом плюс углекислый газ; нам кажется в первый момент, что мы пошли дальше и глубже воздуха – в действительности наткнулись на новую, еще более толстую, сумму вопросов и принимаемся выяснять, что такое азот, кислород, пока не установим, что даже один кислород плотнее и толще воздуха, не просто О, но О
