Голоса и Отголоски - страница 16

По вечерам на крылечке пьем козье молоко с ватрушками. Она рассказывала про покос, как шугали зайчат, чтоб не зацепить косой какого-нибудь, как на отдыхе ложились на пригорок и собирали землянику прямо губами. Кому-то попала на зуб божья коровка – всем смех, а тому бедняге жуть как невкусно! А перед сном тетя Мария всегда просила: «А теперь почитай-ка на ночь стихи…» Я тогда много помнила наизусть Пушкина, Лермонтова и почему-то Твардовского. Читаю, а про себя думаю: а может тетя Мария – моя мама?

Сестру Надю, дочку мачехи, в ту пору не помню совсем – бегала какая-то девчонка среди других деревенских малышей. «Какие у тебя глаза?» – спрашивали взрослые, заранее предвкушая удовольствие от смешного ответа. «Чёйнары!» – выкрикивала Надя и убегала. Ко мне она не подходила. Вот уже много лет мечтаю эту Надю отыскать. Отыскать и поклониться. Когда пришла пора учиться, ее привезли к нам, поселили на одной со мной кровати за шкафом. Но и тут мы почему-то почти не разговаривали, каждая жила в своем отдельном мире. Отец удочерил ее, но между нами никакая искра так и не пролетела. Я ушла от них и о Наде больше не слышала. Много лет спустя мне рассказали: когда отец умер, к ее матери попытался вернуться отец Нади, бросивший их когда-то и сбежавший, чтоб не платить алименты. На вопрос матери Надя ответила, что ее отец Ильинов и другого не будет. Потому-то хочу ей поклониться.

Идти к тете Марии приходилось мимо старого-старого, почерневшего, покосившегося набок, вросшего в землю по самые оконца, домика. Обступившие его березы и буйная крапива словно пытались спрятать домишко от людских глаз. Домик меня пугал. Деревенские девчонки говорили, что там живет старуха-ведьма. Днем из дома не выходит, а только на заре. Уходит в поле или в луга – ворожить. И тогда птицы просыпаются и летят к ее дому. Говорили, что она умеет лечить и заговаривать и дом ее внутри зарос травой.

Тетя Мария, увидев однажды, какой круг я даю от своего дома до ее, удивилась: «Ты что, боишься Бамани?» Хозяйку домика звали баба Маня, но деревенские давно сократили имя до Бамани. Тетя Мария засмеялась: «А ну-ка сходим к ней в гости!»

Тетя Мария налила бидон молока, взяла плошку меда, и мы пошли. То есть шла тетя Мария, малолетняя трусиха плелась сзади, цепляясь ногами за все кочки, что попадались на пути. Перед дверью вдруг вспомнила сказанное кем-то: «Где наша не пропадала!», – выпрямилась, уняла дрожь в коленках…

Тетя Мария решительно открыла скрипящую дверь: «Баб Мань, ты дома?» И из черного нутра раздалось басовитое: «Входи!»

Вот так ожила для меня сказка. Окунувшись в темноту, после яркого солнечного света, увидела лишь темноту в темноте. Спустя время глаза немножко привыкли и разглядела слабый огонек керосиновой лампы. Свет словно разрастался сам по себе – увидела пучки трав над головой. Дальше – больше – пучки висели повсюду: по стенам, на печке, свисали с потолочных балок, а на малюсеньких оконцах стояли маленькие горшочки с живыми растеньицами. То и дело из-под лавок выскакивали пестрые курицы, вспархивали на стол, и тогда фитилек лампы вздрагивал, качался, пуская по округе фантастические ожившие тени. Мы с тетей Марией сели на лавку, то есть села тетя Мария, мое же существо прилипло к ее боку. Баманя села напротив на единственный стул.

Они о чем-то говорили с тетей Марией, мне было не до них – успеть бы разглядеть диковинное жилище. В углу, как полагается, висела икона, покрытая когда-то белым вышитым полотенцем. Теперь трудно было понять – ткань это или плотная паутина. В углу напротив рваным серым облачком покачивалась точно паутина. Ее снизу подсвечивала лампа. Травы свисали самые разные, некоторые даже узнавались. У порога чуть светился обыкновенный веник из полыни. И у нас такой же. В печке стоял чугунок, из него поднимался пар и пахло лугом на жарком солнышке. И ничего страшного в домишке не оказалось, а девчонки-то стращали и такого наговорили – ведьма, ведьма…