– Это Ева пишет. Я не могу надолго задерживаться здесь, я обещал ей вернуться. Или, может, мы могли бы позвать Еву сюда?
– Ей нельзя сюда, мальчик. Всякий, кто живет во дворце, бессмертен. Пусть тоже обретет бессмертие – и тогда приходит.
Змей говорил мягко, почти ласково.
– Но как же, – спросил Моцарт, – ей получить бессмертие? Может быть, у тебя, Змей, есть лишний пузырек?
Но Змей ответил:
– Нет, у меня закончилось, ты последнее выпил. Пусть Ева найдет философский камень и принесет его сюда. А после уже ты решишь, чего хочешь больше: чтобы Ева жила при дворце с тобой вечно или чтобы корона лангобардов на твоей голове вновь стала золотой, а не медной.
Глава 4
К вам сегодня
Кто-нибудь присоединится?
Впервые за несколько месяцев Ева вышла в город. Дог выбежал следом.
Она ожидала увидеть разрушенные здания и горящие машины, но город жил прежней жизнью, и от этого мир вокруг казался Еве бесконечно негармоничным. В ней-то что-то кровоточило, она была инвалидом тихой войны, но город этого как будто не замечал. Несколько зданий, которые были разрушены в начале, успели отстроить, но в сторону своего дома Ева даже не смотрела – она не хотела возвращаться, ее единственным домом теперь была маленькая комната Моцарта.
– Детка, возьми денежку, – старушка на углу протянула ей купюры. В последнее время таких старушек на улицах становилось все больше – они постоянно предлагали прохожим деньги, самые жалостливые брали.
В кафе с белыми стенами сидели парочки. На дверях белели листовки «Обернись» – это Партия Оборотней призывала на свою сторону. Сторонники Змея обходились без агиток. Ева зашла внутрь одной из кофеен, и дог послушно вбежал следом.
На белой стене висел огромный экран. С экрана мужчина с трупными пятнами на лице и провалившимися глазницами что-то нараспев читал – это был Гомер, он держался в эфире несколько сезонов подряд и был сказочно популярен. Никому прежде не удавалось добиться ничего подобного. Большинство ведущих уже после первого сезона по Закону о забвении звезд отправлялись на переработку. Их глаза заливали смолой, чтобы в получившемся янтаре они сохраняли остатки славы – вечно. Всем казалось, что забытая звезда – это печальнее, чем звезда в янтаре, и смолу с глазами звезд продавали вначале в супермаркетах, а после – на блошиных рынках. Так говорили легенды.
Гомер на экране пел что-то про корабли – пересчитывал как бы.
Ева присела за столик в углу и заказала кофе.
– У вас есть лезвие? – попросила она официанта. – Мне нужно отправить письмо.
Официант услужливо улыбнулся и вернулся с аккуратной металлической коробочкой на подносе.
Теперь писать больно. Было время, когда письма обесценились, их стало слишком много – объявления, акции, разномастные сообщения, – и следом за Законом о забвении звезд государство приняло Закон о письменности. Теперь, чтобы отправить письмо, нужно было лезвием нацарапать у себя на руке конверт. Такой же конверт появлялся на руке адресата. Не заметить такое письмо было сложно: чем глубже царапина на твоей руке, тем больнее получателю. Писать без повода считалось теперь дурным тоном – каждое новое входящее причиняло собеседнику ощутимую боль.
– Моцарт, милый, ответь мне, – просила Ева и все сильнее царапала руку. Когда конверт на руке закровоточил, Ева лизнула руку, пробуя письмо на вкус, и спрятала лезвие в карман.
Она просидела в белых стенах кофейни еще немного, ожидая возвращения официанта. На ее руке появлялись все новые конверты, самые глубокие порезы – это были письма от Картера. Моцарт – не писал.
