Маленькая Ева: Что я не голодна?
– Извините, можно, пожалуйста, счет? – попросила Ева.
– Да, конечно.
Элизабет, администратор зала: А если он спросит, почему ты не все съела?
Маленькая Ева: Я буду молчать и ничего не скажу!
Элизабет, администратор зала: Он подумает, что ты ненормальная.
Маленькая Ева: Может, оставить деньги и сбежать через черный ход?
Ева оглянулась в поисках запасного выхода, но ближайшая дверь вела на кухню.
Эмма: Ты всерьез? Пожалуйста, возьми себя в руки. Он ничего не спросит. Не доела – и ладно.
Элизабет, администратор зала: Но если спросит?
– Наличными или картой?
– Картой.
Маленькая Ева: Может, уже не спросит?
Элизабет, администратор зала: Спросит.
Эмма: Не нагнетай.
– Вам все понравилось?
Маленькая Ева: Я чувствую, как теряю контроль над речевым аппаратом. Кто-нибудь, скажите ему, что торт очень вкусный.
Элизабет, администратор зала: Чур не я.
Эмма: Я попробую.
Еву бросило в пот. Наверное, все посетители сейчас на нее смотрят и ждут этого торжественного «спасибо», как сольной арии.
Хорошо быть официантом. Официант здесь всегда к месту. У него не спросят: эй, к вам сегодня кто-нибудь присоединится? У него есть легальный повод сюда прийти.
Маленькая Ева: В следующий раз придумаем повод. Можно, например, прийти с дорожной сумкой, как будто я туристка и заглянула случайно, как будто нет никакого подтекста.
Элизабет, администратор зала: Просто поблагодари официанта, и уходим отсюда!
Эмма: Ну же!
Юрий: Говори, не то убью!
– Спасибо, – выдавила Ева и после этого триумфального выступления вылетела на улицу.
Глава 5
Некоторые трудности
Уже в день отъезда Моцарта Картер отослал ему два пальца – фаланга за фалангой. Через несколько дней Ева увидела у него шрам на боку – судя по всему, он лишился печени. У Евы же заметных шрамов не было.
Картер стал скульптором, чтобы лепить обнаженных девиц и водить руками по их еще мягким глиняным телам. Когда глина застывала, Картер начинал планомерно уничтожать собственное произведение.
«Зачем ты так с ней?» – спрашивала его Ева, которая порой подолгу просиживала в мастерской Картера. «Потому что она очерствела. Я создал ее для вечной любви, а она предала меня, а если женщина предала, она должна умереть», – говорил Картер и молотил глиняной головой об пол.
Но когда Моцарт уехал на войну, Картер перестал лепить женщин. Теперь он по памяти пытался изваять статую Моцарта. В его мастерской пел Азнавур, а сам Картер пытался заставить глину принять очертания его друга. Он мял глиняный кусок, чтобы увидеть в нем черты Моцарта – его тонкие губы, легкую щетину и ямочку на подбородке, но как ни старался, все равно получался один известный революционер.
Революционер улыбался в пышные усы и просил не забыть вылепить ему ноги – тогда-то он заберется на коня, которого Картер прежде создал для одной из своих обнаженных глиняных женщин, и поскачет из мастерской в город. Картер не давал глиняному человечку высохнуть, мял его, топтал, вновь и вновь силясь превратить огромный глиняный ком в Моцарта.
«По-мо-ги-те!» – закричал Картер, когда в очередной раз вместо Моцарта на него, мягко улыбаясь, посмотрел один известный революционер, но прохожие снова услышали «О-той-ди-те!», зашипели осуждающе и пригрозили Картеру пожаловаться на него «куда следует» – и тогда у него отнимут мастерскую.
– Не злись, – сказал ему бюст революционера, подсвеченный разноцветными фонарями: зеленым, оранжевым, синим.
