Гомоза - страница 41

Гомозин заметно смутился и покраснел. Он сосредоточенно думал над ответом.

– Да, ситуация сложная, – наконец выдал он сдавленным голосом, и весь стол задрожал от разразившегося смеха.

– Я вас так прощупываю, – сказала, оправившись от смеха, Света.

– Не берите в голову, Егор, это она так людей мучить любит, – добавила Люда.

– Вишь как? – толкал его локтем старик.

Гомозин тоже смеялся, но его не покидало ощущение, что эта девочка в точности обрисовала сложившуюся ситуацию, хоть и замаскировала это под шутку, и ему было не по себе от этого; ведь она и теперь он наверняка ощущали тяжесть и дурацкость его положения.

– Ну что, Егор Дмитриевич, чем развлекать будете? – продолжала шутить Света.

– Фокусы могу показать. Пора, кстати, уже. Кролик в рукаве уже всего исчесал, – стал отвечать Гомозин.

– Угораздило попасть в семейку, да, Егор Дмитриевич? – спрашивала Света.

– Хорошо хоть я под боком, – смеялся Николай Иванович. – Всё, Светлана, кончай. Заморишь бедного. Распустили тебя родители.

– Я сама распустилась.

– Значит, надо спутывать обратно, – сказал старик, очарованный девушкой.

– Займёмся, – скучающе проговорила Людмила.

– Я думаю, всё же можно ещё по одной, – сказал Гомозин.

– Ну давайте-давайте, – согласилась женщина и подставила свою рюмку. – Свет, пока отца нет, чуть-чуть будешь?

– А можно? – спросила она, незаметно обрадовавшись.

– Не ты одна у нас шутница, – сказала Люда, и все засмеялись.

– Ну что вы? Пусть действительно одну выпьет, – предложил Егор Дмитриевич. – Это лучше, чем с пацанами в подъезде.

– Будешь? – Людмила ещё раз спросила дочь.

– Ты серьёзно? – не верила Света.

– Да. Давай сюда стакан. – Люда взяла наполовину наполненный стакан с соком и сама подлила туда немного водки. – Отцу ни слова!

– Вы тоже, – попросила Света и заулыбалась, блеснув брекетами.

И все выпили. Света для приличия немного покашляла в кулак, Николай Иванович сердито нахмурился, будто сделал что-то плохое и чувствовал себя виноватым, а Люда совсем растворилась в прохладном воздухе, сделалась незаметной и сама никого не замечала. Гомозин по мере опьянения настраивался на ностальгический лад, угадывая в лице Светы свою детскую влюблённость, и теперь в пьяном помутнении чувствовал, будто эта невинная любовь возвращается к нему, но подходит с другой стороны. Это было не стремление к новому, как детская и юношеская влюблённость, – это была тоска по ушедшему; и Гомозин теперь этой тоской упивался, и ему даже нравилось её тормошить и кормить. Конечно, это никакой любовью не было – Егор Дмитриевич лишь чувствовал глухое подвывание где-то в груди, которое испытывает человек, смотрящий прекрасный сон и смутно догадывающийся, что всё это ему только снится. Гомозин действительно сейчас пребывал в каком-то полусонном состоянии, и ему хотелось не очнуться, но уснуть совершенно. Он вдруг вспомнил, как они с Леной когда-то вместе смотрели фильм и она, держа его за руку, уснула у него на плече. Сквозь сон она стала дёргаться и вырывать у него руку, а он, поцеловав её в лоб, спросил: «Что ты, зайка? Капкан приснился?» Она сразу же успокоилась, улыбнулась, крепче сжала руку и ещё крепче уснула. Егор Дмитриевич часто вспоминал этот вечер, когда чувствовал, что делает что-то неправильное. Он таким образом наказывал себя, как бы заставляя соседствовать в своём сознании одно из приятнейших воспоминаний о жене со свежей мыслью о другой женщине или дурном поступке, словно оскверняя одной мыслью другую. Обыкновенно, вспомнив этот вечер, Гомозин становился смурным, уходил в себя и не вступал в сношения с внешним миром, но теперь почему-то ему сделалось тепло и спокойно от этого воспоминания. До сих пор, думая о жене, он насильно заставлял себя испытывать чувство вины за то, что он может жить, а она – нет; и чтобы вину эту как-то искупить, не беря греха на душу, он старался не жить полной жизнью, чтобы быть с ней «на равных». Верно говорил Николай Иванович, подумал Гомозин, что вернуться к жизни поможет Бог, ведь если он есть, то Лена продолжает жить, а значит, можно жить и ему, Гомозину. И Бог теперь будто дал о себе знать, решил Егор Дмитриевич, ведь, как он сам считал, Бог – это случайные совпадения. Встреча с детской влюблённостью через двадцать пять лет и проломленная крыша сарая – разве не та самая случайность? Не «режиссёр» ли сталкивает нас с жизнью лбами? Думая об этом, Егор Дмитриевич забыл уточнить для себя, с кем конкретно его сталкивает «режиссёр»: с Людой или Светой; потому что не видел в этом никакой важности. Если сталкивает, то сталкивает с жизнью, но не с человеком. И думал он теперь об этих женщинах как о марионетках в руках судьбы, но не как о живых людях с волей. И о себе тоже стал думать не как о человеке со свободой воли, а как о кукле, управляемой кем-то извне. И Гомозину хотелось довериться этому «кому-то», отдать ему управление, ведь «он лучше знает», ведь так легче, так спокойнее. Однако позже, протрезвев, Егор Дмитриевич смеялся сам себе и своим инфантильным пьяным мыслям, стыдился и отгонял их.