Родные собирались похоронить мать Найдана вместе с сыном, но выяснилось, что сын жив и продолжает вгрызаться в грунт Бобровского семьдесят третьего забойного котла, на третьей полосе продвижения, то есть в относительной безопасности на границе между зелёной и жёлтой зонами. На могилу матери поставили венок «от сына», хотя про её смерть Найдану не сказали, а через месяц в город пришла повторная гробовая карточка с его именем. Родные не поверили, пошли в командировочный центр ругаться, но Найдан в самом деле погиб: то ли отравился в зелёной зоне, то ли погорел под горизонтом контролируемого пожара в жёлтой, то ли перевёлся в красную и задохнулся от неконтролируемого выхода газа в траншее, – детали Андрею не запомнились.
После того случая гробовые карточки одно время разносили под присмотром врачей. Иногда подгоняли скорую помощь, чтобы сразу после вручения обколоть нужными уколами и, если потребуется, забрать в больницу. Вот только карточек приходило много, врачей было мало, и от подобных премудростей отказались. Теперь скорую гоняли разве что к старикам.
– Камышников, двойка! Выйди вон, – захихикав, Малой откинул стул на задние ножки и тихонько шлёпнул ладонью по учительскому столу.
Андрей прошёлся по двум другим мемориальным партам третьего ряда. Егора не встретил, но задумался, как бы сам смотрелся на фотографии в защитном костюме и каким бы получилось его собственное жизнеописание. Активно в школьной самодеятельности не участвовал, да и не очень понимал, о какой самодеятельности идёт речь. В спортивных секциях не отличался. Многократных поощрений от директрисы не выхватывал, зато однажды выхватил смачный подзатыльник, и потом полшколы ходуном ходило от смеха. Дисциплинированностью не выделялся. В целом был порядочным, и да – зависал в окружении сверстников, если не считать последнего месяца, когда к нему намертво прикрепился Малой. Такое себе жизнеописание…
На первой мемориальной парте второго ряда красовался улыбчивый Кашин. Андрей слышал, что Кашин из землекопа-обвальщика выбился в лаборанты склада взрывных материалов и мог бы со временем стать заведующим зарядной мастерской. На наклейке так и написали. О том, что для похорон Кашина кое-как насобирали пять обугленных килограммов, – вот об этом нет, об этом не написали. И про Цыреторова на соседней мемориальной парте умолчали, что он в обвальном корпусе подорвался вместе с Кашиным. Ему пробило голову осколком. «Повезло вам, – сказали матери Цыреторова. – Благодарите, что лицо сохранилось и можно в открытом гробу». Правда, о его сгоревших руках не предупредили. На похоронах мать заметила, что они связаны за спиной, и полезла положить их на грудь, потому что в открытом гробу руки обычно лежат на груди. Сняла верёвку, потянула за плечи и вытянула чёрные культяпки. Пока не видела их, особо не плакала, а как увидела, с воем повалилась на землю.
Ещё на парте не упомянули, что в своё время Цыреторов прикидывался иностранцем и, пока тугодумы из командировочного центра соображали, что к чему, успевал от них драпануть. Или это не Цыреторов? Когда началось заземление, многие ловчили как умели. Переодевались в женское, покупали медицинские справки или натурально себе вредили. По кодовому слову в чатах оформляли липовое обследование, улетали за границу на липовую операцию и не возвращались. На машинах ехали к дальним погранзаставам, где ещё по рассеянности или за деньги выпускали из страны. Кем угодно прикидывались и на каком угодно языке говорили, лишь бы уклониться от заземления, но это не всегда помогало. Вот Цыреторова сдала мать, которая потом вытягивала его сгоревшие руки и выла на земле у гроба.
