– Скажите, что Вас беспокоит? Здесь вы, которые приходите снизу, должны научиться ничего не скрывать и открыться свету Сына и его благодати, – мягким бархатным голосом произнесла она.
– Первое, меня напрягает всё, – Джон стал загибать пальцы, не боясь оттолкнуть её, так как ему с ней детей не растить. – Второе, сами знаете, что там внизу нам есть что скрывать и то, что мы скрываем, здесь вряд ли понравится.
– Вы не поняли. Сын принимает всех и его свет, если Вы его впустите в себя, уничтожит всё то, о чём Вы сейчас переживаете, – Сьюзен продолжала свое бархатное наставление.
– То есть, уничтожит меня? – Джон спросил это как можно безучастнее.
– Покажет Вам себя нового, – ответила она. – Когда-то на одной из общественных проповедей Сын лишь мельком взглянул мне в глаза. После этого я изменилась навсегда.
– И теперь работаешь в борде… в этом заведении, – Джону мимолетной встречи взглядами с Сыном было бы явно недостаточно.
– Несу служение, чтобы таким, как ты, помогать подготовиться, – ответила она.
– Служение? Хм, – Джону даже стало немного стыдно за сдерживаемый смех. – За такой анекдот я точно получу полугодовую скидку у мадам Питерсон.
Сьюзен повела упрямца дальше. Навстречу им попался очередной мужчина, который привлёк внимание Джона больше остальных, и не потому, что был полностью обнажённым. Ему было лет за 70, но армейскую походку и выправку не силах изменить ни время, ни свет Сына и ни Его благодать. Шрам от шрапнели, красота которого захватывала левую сторону лица и оканчивалась покромсанным ухом, был оставлен как наиболее точное выражение смысла существования своего носителя. Он мог бы убрать его за пару сеансов в чудотворных клиниках пластической хирургии Среднего города, но посчитал кощунственным прикосновение лазерной коррекции к своему прошлому-настоящему-будущему. Скорее всего, он заработал его на войне тёмного века, ещё до появления Сына, о чём говорил его возраст, который, в тоже время, не был дряхлой старостью, так часто наблюдаемой Джоном у жителей нижней части города. Наёмники в 35-40 лет начинали выглядеть на все 100, в плохом смысле этого слова, но здесь даже перед видавшими тяжёлые времена силы природы отступали. Как ни странно, всё это привлекло внимание недоверчивого наёмника. С телом армейского дядьки, как с телами остальных жителей Среднего и Верхнего города, было всё в полном порядке, но Джона уже давно интересовал их взгляд, которым они смотрят вокруг: от них исходило какое-то неуловимое сияние. Джону даже стало как-то не по себе. Он ничего не понимал в мужской красоте и вообще считал, что, так как мужчина – это воплощение функциональности, то такая категория, как красота, в его описании должна отсутствовать в принципе. Вот женщины – это совершенно другая история. При этом, он ещё больше проникался уважением к слабому полу за то, что в этой мужской функциональности они находят какую-то привлекательность для себя и даже способны ЭТО полюбить.
– Знаете, я бы не хотел здесь встречать голых мужиков, даже если это не «Дом похоти и разврата», – попытался скрыть свое замешательство Джон. – Ладно, красивые женщины (а других здесь Джон и не видел) пусть ходят, но это… это странно.
– Что странно? – спросила экспедитор.
– Странно, что всех такое устраивает, – колумбовым удивлением произнёс он.
– Кого вы пытаетесь обмануть? Он же Вас заинтересовал, – спокойно заметила Сьюзен. – То, что Вы увидели у него – это дар Сына всем, кто открывается Ему и отказывается от образа прошлого, позволяя преобразить себя и раскрыв то, к чему мы призваны.
