– Как зовут тебя, дитя? – отвлекла ее от пылающих образов незнакомка.
– Я… Я Маня. Маша, – заикаясь, ответила девочка.
– Так Маня или Маша? – улыбнулась собеседница.
– Все зовут меня Маня. Хотя мое имя Маша.
– Я – Гэй ла, – сказала женщина и положила руку себе на сердце. – Просто Гэй ла.
Она подняла с деревянного пола клетки тонкую трубочку:
– Это косточки морла, маленькой земляной мыши. Гхануры используют их, чтобы вводить себе в кровь дозы Як’Харской пыли. Наркотика, – она бросила кость обратно. – Тебя накачали им, когда делали клеймо. Он притупляет боль, и приукрашивает получаемые впечатления в сотни раз. Под наркотиком гхануры бесстрашны, считают себя неуязвимыми. Но тебя, малютку, он усыпил на несколько дней.
– Откуда ты столько знаешь об этой…пыли? – спросила Маня. Она пока не понимала, что происходит, и столько новых слов вызвали у нее приступ дурноты.
– Она ее выращивает, – донесся старый сиплый голос от кучи тряпья, сидевшей в углу. – Эта сука помогает им. Проклятым фанатикам!
– Lat galam amal! – резко ответила Гэй ла. – Замолчи, старая ведьма! Ты не понимаешь, о чем говоришь, – она повернулась к девочке, и ее глаза вновь наполнились теплотой и заботой. – Не слушай старуху. Не сегодня, так завтра ее сожгут, вот из нее и лезет яд.
Она погладила девочку по грязным спутанным волосам.
– Но это правда. Я родом с Як’Харских гор, далеко на востоке отсюда, у подножия которых растет цветок – маргрум, – женщина задумчиво улыбнулась и посмотрела на серое небо. Воспоминания о доме грели ей душу.
Вновь посмотрев на Маню, Гэй ла добавила:
– Из его пыльцы и лепестков варят этот наркотик. Я выращивала эти чудесные цветы о красных лепестках. Их аромат заполняет всю долину! И я умею превращать их в Пыль.
Маня с трудом повернулась набок, желая разглядеть, что происходило за пределами клетки. Та стояла посреди огромного военного лагеря. Простые палатки и юрты разместили поверх истоптанного грязного луга. Повсюду были развешаны рваные тряпки, украшенные знаком в виде пламени. Верхушки импровизированных жилищ были покрыты тонким слоем свежего снега. Рядом находились такие же клетки, десятки, если не больше. Часть из них пустовала. В остальных сидели люди. Мужчины и женщины содержались порознь. Пленники с угрюмым видом молчали или незаметно перешептывались. Девочка чуть приподнялась на руке и попыталась отыскать глазами Ярика, но безуспешно.
«Жив ли маленький песий друг?» – думала она, вспоминая последние события перед тем, как их схватили. Всю деревню вырезали. Родную бабушку зарубили прямо у нее на глазах. Папа мальчика сгорел в огне, сорвавшемся с рук того верзилы! В такое было трудно поверить, но она точно знала, что видела. Ей захотелось заплакать, но не получилось. Пламя словно добралось и до нее, высушило все слезы.
По лагерю тут и там ходили татуированные дикари в краске красно-белых тонов, покрытые узорами шрамов. На многих были надеты кожаные жилеты и меховые куртки. Но одежда едва прикрывала выпяченные мускулистые груди воинов.
Их клеймо отличалось от того, что было у Гэй лы. Рисунки на ее груди были похожи на каракули малыша, хаотично вырезанные тонким ножом. Будто все делалось второпях, как получится. Шрамы же дикарей имели какой-то смысл, симметрично повторяя друг друга. Они были резки и остры, но по-своему красивы. Углы зигзагов перетекали в причудливые закругления и геометрические фигуры. Судя по всему, клеймо постоянно дополнялось. Некоторые узоры покрывали множеством слоев кожи и выглядели явно старее остальных.
