Но воспитатель и опытный куртизан не собирался пасовать перед трудностями, хотя задачка оказалась не из легких. Для начала он поручил молодому художнику, мастерски изображавшему обнаженную натуру, нарисовать несколько «наглядных пособий». Но юный король бросил на них мимолетный взгляд и, осенив себя крестным знамением, решительно захлопнул папку с рисунками.
Пришлось пойти другим путем. Была отыскана обнаженная скульптура женщины, достаточно привлекательная, и аббат, поручив себя воле Божией, показал своему воспитаннику те места, которых следовало нежно касаться, когда на брачном ложе рядом с ним окажется русская принцесса, по слухам, столь же целомудренная и скромная, как и ее французский монарх.
«Господи, – думал Флери, – и зачем только я оберегал короля от всех мирских соблазнов? Его августейшие предки постигали науку любви в альковах придворных дам и ко дню свадьбы были уже полностью готовы продолжить династию. А тут… Господи, вразуми и наставь этих детей на правильный путь, хотя это путь греховный…»
Сам Людовик был просто в смятении. С одной стороны, он понимал, что король должен вступить в брак и зачать хотя бы дофина. С другой стороны, любоваться портретом прекрасной чужестранной принцессы было приятно и романтично, тут же приходили мысли о том, как замечательно было бы скакать вместе с ней верхом под тенистыми каштанами или неспешно беседовать о чем-нибудь возвышенном у камина, Но ложиться в одну постель, касаться чужого обнаженного тела…. не слишком ли рано он вообще дал согласие на брак?
«Если принцесса мне не понравится до церемонии венчания, – пришла, наконец, спасительная мысль, – я и не коснусь ее совсем. Ведь я все-таки король! Да ведь действительно не я стоял с ней перед алтарем! Пусть становится супругой братца Филиппа, а его малолетнюю невесту мы отошлем обратно к родителям, как было с испанской инфантой».
К счастью, погода улучшилась, стало тепло и ясно, на небе даже появилась радуга. У дворца Фонтенбло, на том месте, где карета должна была остановиться, расстелили ковер. Под звуки скрипки Елизавета грациозно вышла из экипажа.
Людовик не верил свои глазам: к нему навстречу плыла воплощенная Принцесса Греза. Серебряное платье, послужившее подвенечным нарядом в Страсбурге, изящно облегало стройную фигуру, а пурпурная бархатная накидка, наброшенная поверх платья, складками опускалась вниз, подчеркивая легкость походки. Из-под большой шляпы, украшенной белоснежными страусовыми перьями, на плечи падали густые светлые локоны, а прямо на Людовика глядели огромные сияющие глаза.
Юный король вдруг почувствовал, как по его телу пробежала какая-то странная дрожь. Таких красавиц просто не бывает! Таких описывают в романах и воспевают в стихах. Но такие маленькие, изящные ножки никогда не ступали по грешной земле!
И вот она уже рядом с ним и смотрит на него снизу вверх. Нет, ей не пришлось запрокидывать голову, принцесса была довольно высокой, но все-таки… все-таки даже на каблучках она была чуть ниже короля.
Но что это? Она, кажется, собирается опуститься на колени? Этого, по-видимому, требовал обычай, но Людовик стремительно поднял Елизавету:
– Добро пожаловать, моя прекрасная королева, – отчетливо произнес он.
– Сир, – пролепетала Елизавета, мигом позабыв все приготовленные фразы, – дорогой мой сир, отныне и навеки…
Она не смогла закончить – король поцеловал ее. Не в губы – в щеку, разрумянившуюся от волнения, но и от этого невинного поцелуя по ее телу пробежала какая-то странная дрожь.
