* * * * *
Случилось же это на осенней ярмарке, куда стекался торговый люд со всех окрестных деревень и сёл, городов и поселений, каждый со своим товаром и целыми днями на площади стоял людской гвалт из криков, призывающих обратить внимание на товары, и, облапошенных покупателей или обокраденных крестьян и крестьянок. Какого чёрта принесло графа на площадь в тот день, Ефремушка, даже повзрослев, не выпытывал, как не понимал, вообще, зачем он сам там оказался, если с вечера собирались на рыбалку.
Наверняка, возможность что-то да украсть в толчее и толкотне, чем особенно славятся торговые ряды, где в другой раз бывает и не протиснуться, а уж кошель вытащить у зазевавшегося покупателя, даже заморачиваться нет надобности, достаточно понаблюдать за ним. И ещё хорошо, что они только подошли к площади, иначе его с небольшим ростом, может и задавили бы какие-нибудь особо резвые ездоки или народ, что шёл сплошным лесом.
– Куда под ноги лезешь, пострел! – услышал он грузный голос прямо над своей головой, увлечённо наблюдающий за людьми и не заметивший карету, что едва не наехала на него.
– Что там за шум? – последовал следом вопрос из кареты.
– Да, тут пострел тут под колёса лезет, барин, – ответил кучер на вопрос.
В этот миг из кареты показалась голова в напудренном парике и с удивлением и заинтересованностью оглядела площадь, и тут он заприметил Ефремушку.
– Малец, подойди, – сказал он, обращаясь к нему.
– А что ты мне за это дашь? – нагло посмотрел Ефремушка на графа, никаким манером, не представлявшим, с кем разговаривает. Уже проживая при дворе графа, он научился выражению своей мысли, о чём тогда и подозревавший.
– Чего бы ты сам желал? – в ответ спросил граф. Кучер на козлах с вытаращенными от удивления глазами наблюдал за этой сценой, ожидая, чем же это закончится.
– В карете прокатиться, – сам не ожидая от себя подобной прыти, выпалил он. Ефремушка, зная повадки и привычки богачей, разумеется, рассчитывал, что сейчас человек в карете засмеётся и гаркнет ему во всю глотку: а ну, пошёл, отсюда, мелюзга. Да только им не привыкать слышать подобные речи, за день не раз кто-нибудь да покрикивал из торговцев. Но произошло совсем неожиданное, что скорее можно назвать свершившимся чудом, чего не просто не ожидаешь, даже представить сложно, вогнавшее в ступор даже кучера на козлах, граф, открыв дверцу кареты, произнёс:
– Милости прошу, – это выглядело странным и, не умещающимся ни в какие рамки, поступком со стороны графа, любившего эпатировать публику неординарными выходками.
Ефремушка растерялся, он ожидал в ответ чего угодно и готов был ко всему, но только не такому ответу.
– Так чего же ты испугался? – подначивая, спросил граф Апраксин. – Или не ты такой уж и смелый на деле?
Оставалось одно: решиться влезть в карету, но и пугало, а что если это ловушка? Ребятня, стоявшая чуть поодаль от него, также подглядывала за ним. И он решился, если не сядет в карету, житья не дадут, засмеют. И плевать они хотели с какой целью заманивают друга.
Отбросив все сомнения, он подошёл к карете и граф протянул ему ухоженную руку, под кружевной манжетой и массивным перстнем на указательном пальце, в камне которого отражались солнечные лучи, переливаясь всеми цветами радуги.
В карете стоял терпкий аромат духов и благовоний, к которым примешивался запах дыма дорогих сигар, от которых у Ефремушки закружилась голова и он уже готов был выпрыгнуть обратно, но дверца захлопнулась и граф приказал кучеру:
