За стройной громадой тополей, поросших снизу непроходимыми зарослями черемухи и молодого ясеня, едва различимо, на белом фоне соседских сараев выплясывали силуэты, или один, но перемещаясь очень быстро, от двери к двери, лязгая кованными щеколдами и навесами. Судя по всему, Ильич был прав, нагло, откровенно и без зазрения совести, кто-то шерудит по соседскому сараю, что-то вытаскивал, бросал, в темноте раз от раза мелькала вспышка огонька или от спичек или от зажигалки, звенело разбитое стекло, доносились обрывки матов.
– Ну ни стыда, ни совести, – Ильич потянул кожаный хлястик подсумка и тихо вытащил из него два патрона, один он заложил между мизинцем и безымянным пальцем левой руки, второй отправил обратной стороной себе под подбородок и прижал, похрустевшая волосками бороды.
– А ружбайка на что?
– А ты думаешь, Миха, что они там с спичкострелом пришли добро чужое брать?
– Де, погодь, а какое тем добро? Там в том сарае ни че нет, я сам там раз сто бывал, – Мишка осекся и сделал паузу, – Ну с Сашкой, с сыном баб Маши, то насос брал у него, то бензин брал. Так там мусор один, банки пустые, лопатки старые, немного соломы, разве что кошели для гусей новые, проволочные, как у тебя.
Ильич взвел курки и опустил ружье.
– Говоришь брать нечего? – дед остановил взгляд в одной очке и замолчал.
– Нечего.
– А че тогда, по-твоему там шариться ночью, впотьмах, без света? Я сам Машке там проводку налаживал, света не включают, значит ворюга, сегодня там, завтра и к нам заглянут. У них брать нечего, так у нас на мастерской хоть трактором вывози.
Мишка стоял, опустив голову и воткнувшись глазами в серебряные шарики на замше своих ботинок.
– Че притих? – Ильич толкнул парня прикладом в плече.
– Не знаю…
– Чего не знаешь?
– Ну пошли проверим, кто там шерудит в сарае.
– Другой разговор. Ты только поодаль стань, кто знает, что у них на уме, – дед покрутил головой и настороженно зашевелил носом, втягивая часто и коротко воздух, – Ты чтоль в бензин влез, или краник на баке не закрыл?
– Не-е, проблеял Мишка обнюхивая руки и куртку, – Я с субботы бензин не заливал, краник закрыл еще на повороте у моста, экономлю.
За кустами раздался глухой звук, словно кто-то встряхнул покрывало, резко, коротко, почти с хлопком. Этот звук еще не успел пробраться сквозь заросли в сад к Ильичу, как его догнала вспышка света пронзившая полумрак.
Ильич словно сквозь кирпичную стену прошел сквозь кусты, и уже с той стороны посыпались отборные маты и брань.
– Мишка, стервец! Поднимай баб, пожар! Стой, сам не суйся! Назад!
Парень подскочил на месте, потом ринулся к кустам, развернулся по команде деда и рванул к калитке во двор.
– Заводи драндулет свой и дуй за медичкой, пулей!
– Деда, зачем медичка!?
– Да езжай же, сукин сын, меньше разговоров!
Голос Ильича был совсем необычный, какой-то гнев и испуг, озлобленность, а в голове у Мишки звенело от этого крика, мокрые от росы ботинки соскальзывали с ножек мотоцикла, лысая резина выкидывала куски травы и грязи, проворачивалась и выпускала легкие клубы пара.
До дома фельдшера Антонины было всего метров пятьсот через овраг, если верхом по дороге, то все три километра. Мишка накрутил ручку и мотоцикл взревел и с кручи косогора устремился вниз, подскакивая и разнося свежие кротовые кучки.
Сонная девушка лет двадцати пяти вышла во двор на стук в халате, запахивая его на ходу.
