Три часа сна? Запросто! Я прекрасно выспался, хоть и понимал, что через пару уроков меня начнёт знатно вырубать. Но это было похрен. Беспокоило папашино безразличие. Он ничегошеньки не сказал о моём позднем возвращении, завтрак приготовил и посоветовал днём поспать, чтоб типа башка не болела. С какой-то радости перевёл мне денег и вымыл посуду. Короче, вёл себя как провинившийся супруг, а мне, как и жёнушке в таком случае, оставалось гадать, что на хрен происходит.
– Ты даже не спросишь ничё?
– А ты ответишь?
– И орать не будешь?
– А есть смысл?
Папаша прям как философ заговорил, – наверно, ночь напролёт и так и сяк эту ситуацию анализировал. Вот только раньше бессмысленность затеи его ничуть не смущала, а тут он будто просветление словил.
– Ты типа достиг нирваны, и всё людское теперь тлен?
– Люций, что ты от меня хочешь?
– Да ничегошеньки, в общем-то.
– Вот и спасибо.
Папаша поправил галстук, убедился, что не заговнял рубашку своим грёбаным соусом, и свалил. Вот так просто, без единой повышенной нотки. Как-то быстро он достиг точки невозврата – маме, чтоб реагировать на мои косяки со скорбным смирением, понадобилось гораздо больше времени. Видать, она-то силилась исправить ситуацию, скорректировать моё поведение и всё такое, а папаша просто забил. И правильно, наверно, сделал.
Хотя правильнее было выпороть меня на хрен!
Клятый ливень наконец кончился, плотный туман поднимался аж до четвёртого этажа. Лужи были везде, а мои неубиваемые «ти́берсы» развалились к чертям. Пришлось топать в обычных кроссовках, рискуя промочить ноги. На всякий случай я взял с собой пару носков.
Как-то, ещё до переезда в Лавкасс, я топал зимой в школу. Дождь хлестал по морде, ветер дул лютый, пальцы промёрзли до костей, ну и ноги промокли. Признаться маме, что грёбаный сапог продырявился, мне духу не хватило, и я примерно неделю таскался по лужам и слякоти, пока не слёг с простудой. Кашель был дикий, температура, там, и всё такое. А мама ругала только за то, что сразу не сказал, типа о последствиях надо думать.
Она вечно про последствия вещала и по-любому бы ужаснулась, узнав, куда привела меня дурная башка.
Я уже завязал шнурки на туфлях, когда рядом приземлился Чарли, чуть не столкнув меня со скамейки.
– Гадство какое, я ногу промочил! По самую щиколотку потонул, смотри! – Он задрал штанину, но чёрный носок, что мокрый, что сухой, выглядел одинаково. – Слушай, Стокер, запасной носочек не найдётся?
Да пожалуйста.
Я достал из рюкзака запасную пару и протянул ему. Чарли опешил и таращился неверяще, будто я грёбаный фокусник.
– Какой ты… дальновидный, – растерянно выдал он и, натягивая чистый носок, негромко спросил: – Слушай, а чё ты сказал паладинам?
– Только то, о чём договорились. Если ты не стал, как всегда, херню заливать, то всё ладно будет.
– «Ладно» ни фига не будет!
– Это была твоя затея, помнишь?
– А ты её поддержал!
– Ну так и хрен ли теперь ныть? Сами виноваты.
Чарли скорчил такую рожу, будто у него живот дико разболелся, застонал по-детски и, кажись, расплакаться был готов. А потом мгновенно переменился и уже спокойно сказал:
