Это был гость Насти – длинный худой парень, возникший за спиной Валентина Петровича бесшумно, как привидение. Он попытался проскользнуть мимо старика, но был остановлен его сухой, но еще крепкой рукой.
– Куда прешь, подлец!
– Что? – спросил парень, остановившись и прижавшись спиной к дверному косяку.
Одет он был в джинсы и серую футболку поверх ремня. Павел, испытывавший почти научный интерес ко всем новым посетителям Насти, при взгляде на его тощую фигуру ощутил тошноту, как будто вошел в загаженный подъезд.
Валентин Петрович медленно повернул голову и всмотрелся в лицо парня своими серыми, мутными от старости глазами. Смотреть ему пришлось снизу вверх, но это его не остановило.
– Переспрашиваешь, гад? – со зверским удовлетворением спросил он, – вопрос, стало быть, непонятен?
Парень в свою очередь опустил глаза на Валентина Петровича, но промолчал. Он молчал и только хлопал длинными, почти девическими ресницами. При этом зрачки его темнели и дрожали, то сужаясь, то расширяясь. Это были зрачки не человека даже, это были черные пульсирующие дыры, через которые проливалась на мир, украшенный плодами труда человеческих рук, какая-то безрадостная, беспородная и бесприродная пустота. Павлу яростный взгляд бывшего следователя КГБ показался симпатичнее сухого и бессмысленного, как шорох пыли по асфальту, взора настиного приятеля.
Настя снова повернулась к старику.
– Отстаньте от него, – с отчаянием в голосе крикнула она, – он-то при чем?
– Я не при чем, – как слабое эхо повторил парень, вдавился в стену и выскользнул из-под руки Валентина Петровича, который, потеряв опору, чуть не упал, но ухватился за косяк и таким образом удержался на ногах.
– А ты за него не заступайся! Этот сопляк к тебе прилипнет, не оторвешь. Потом всю жизнь не отмоешься.
Парень прошел через кухню и сел на табурет возле плиты с той стороны, где стояла Настя.
– Слезь с моей табуретки, – взвизгнул Валентин Петрович и сделал новую попытку шагнуть вперед, но зашатался и снова ухватился за дверной косяк.
– Где хочу, там и сижу, – ответил парень, нисколько не смутившись. Прикрытый от стариковского гнева настиным телом он почувствовал себя в безопасности и удовлетворенно прикрыл веки.
– Уколотый, – подумал про него Павел. Он уже подумывал, не пора ли вмешаться и увести Валентина Петровича в его комнату. Это был самый простой способ установить равновесие в квартире. Забавно, но такое равновесие совсем не похоже на гармонию. Пожалуй, мир (в политическом смысле) – это взаимное терпение двух врагов, а гармония – свидетельство единства и форм, и содержания.
– Ты, чертова задница! Гад-демократ! Скажи своему хахалю, чтобы убирался! – снова завопил Валентин Петрович, первую часть фразы, обратив к парню, а вторую к Насте.
– Сам ты задница! – парень приподнялся, спустил джинсы и повернулся к Валентину Петровичу своей оголенной пятой точкой.
Терпеть подобные жесты вблизи своей территории Павел не считал возможным. Поэтому он немедленно направился к плите и жалобный взгляд Насти его не остановил. От только обошел ее, и взял парня за футболку, которая, натянувшись, затрещала.
– Отходи, Паша! – вдруг крикнул Валентин Петрович, и Павел инстинктивно оглянулся на него.
И вовремя. Валентин Петрович собрался с силами, выпрямился, взмахнул рукой и сильным, как порыв осеннего ветра, движением, отправил свою бутылку из зеленого стекла, заткнутую обернутой в тряпку пробкой, в парня. Но не попал. Бутылка пролетела мимо головы счастливо пригнувшейся Насти, мимо увернувшегося Павла, и разбилась о стену, забрызгав все вокруг своим содержимым. Мгновенно запахло керосином – в буквальном смысле, а на разлившуюся лужу перекинулся огонь с плиты.
