Настя закричала что-то нечленораздельное и опрокинула кипящий чайник с плиты на горящую лужу. Потом выскочила из клубов пара и как испуганная кошка спряталась за спиной Павла, который уже отошел к противоположной стене и разглядывал битву перед собой с неприкрытой злобой. А Валентин Петрович все же обрел второе дыхание, добрался до парня, схватил его за шиворот горящей футболки и возил его лицом по полу, не обращая внимания ни на его вопли, ни на боль от собственных ожогов.
– Тушить надо, – жалобно зашептала Настя.
– Водой не погасишь, – ответил Павел. Он почувствовал, как что-то неодушевленное, но верно мыслящее внутри него начинает отдавать команды, и с неожиданной легкостью подчинился этому внутреннему голосу.
Это был инстинкт выживания, подающий голос только в минуты острой опасности – перед огнем, прущим вражеским танком или при панике на бирже. Инстинкт выживания вида. Вида, или поколения. Павел толкнул Настю к выходу из кухни, приказал взять документы и деньги и выйти на улицу. Сам он управился за одну минуту – сунул в карман пачку своих скопленных «баксов», накинул куртку, обулся и вышел из квартиры с телефоном в одной руке и с коробкой, в которой хранил весь свой архив (паспорта, дипломы, документы на комнату и машину) под мышкой. Сбегая по лестнице он успел вызвать пожарных по сотовому телефону.
Два часа спустя Павел сидел в своем автомобиле, перегнанном на противоположную сторону улицы, и наблюдал, как пожарные заканчивают работу, сворачивают шланги, курят возле красных боков машин. Предварительные показания он успел дать, получить повестку для более подробного дознания – тоже. Он уже позвонил знакомым и снял на неопределенное время квартиру, куда и собирался ехать. Он также видел, как вынесли двое носилок с полностью закрытыми телами. Не уезжал же он до сих пор по двум причинам: после ухода пожарных надо было запереть квартиру, и, кроме того, нужно было что-то делать с Настей, которая выскочила на улицу, в мокрые лапы ноября в одном халатике и шлепанцах. Пока, он это видел, ее пригрели пожарные в командирском УАЗике.
Прошло еще пятнадцать минут ничем не наполненного ожидания, и, наконец, пожарные собрались и уехали. Красный командирский УАЗ выпустил клубы дыма из выхлопной трубы и тоже медленно стал пробираться сквозь уже поредевшую толпу зевак. Перед этим он приоткрыл дверцу и выпустил Настю, которая шагнула в снег и даже не поморщилась, вероятно, еще пребывая в шоке. Ее взяла под руку дворничиха в оранжевом жилете, и они вдвоем направились в сторону арки и подъезда.
Тогда Павел снова открыл дверцу машины, снова ступил в серую сырую хлябь под ногами, и надавил на гудок, совершенно справедливо ожидая, что Настя оглянется, остановится, оторвется от тетки в оранжевом жилете, и подойдет к нему.
Никакого внутреннего голоса при этом он не слышал. И только чувство голода гудело в желудке, весьма настойчиво утверждая, что все, что случилось в этот темный ноябрьский день, наполненный огнем, борьбой и ненавистью, еще совсем не катастрофа, которую он, Павел, так инстинктивно продолжал ждать.
