Дорога, как и все дороги в посёлке, была протоптана ещё при царе Горохе, пылила и иногда странным образом петляла, словно бы пытаюсь подвести идущего по ней путника к постройкам, от которых к настоящему времени ничего не осталось. Минуя один из таких закутков, Кристина заметила стоящего на его краю человека – спиной к дороге, лицом к кустам. Этого человека она не знала. Обычный парень, среднего роста, темноволосый, чуть полноватый, в дорогих джинсах, белой футболке и рыжих «тимберлендах», он стоял на самом краю вытоптанной зоны и медленно раскачивался. Его руки были чуть приподняты, а голова наклонена вперёд.
Подойдя ближе, Кристина услышала, что он тихо жужжит. Раскачивается и жужжит.
– Эй! – на всякий случай крикнула она. – Вообще-то у нас запрещены наркотические средства!
Незнакомец не ответил. Продолжая раскачиваться и жужжать, он начал поворачиваться, переступая ногами по кругу.
Увидев выражение его лица, Кристина отступила назад.
Человек ее не видел. Взгляд его, расфокусированный и замерший, был направлен куда-то вовнутрь сознания, из открытого рта текло на футболку, а движения выглядели деревянными и натужными, словно для исполнения каждого требовалось преодолеть паралич.
Отравился? Но тогда почему этот звук?
Тут безумец остановился, моргнул и глухо сказал:
– Уходи.
Кристина и рада была бы уйти, но от страха не получалось.
– Это моя земля, – продолжал одержимый, закатывая глаза дрожа подбородком. – Уходи с моей земли! Нечего тебе тут делать! Я выгоню вас! Я выгоню вас всех! Долгий сон, долгий сон, долгие сборы, долгий рост, долгий путь. Чуждая плоть, страшная плоть, все растворить, перемолоть. Длинный барьер, начатый пир, тянет рука, издалека. Цвет это боль, больше не стой, вон уходи…
Кристина попятилась ещё сильнее, соображая, куда нужно бежать и кому сообщать о случившемся.
И тут человек ещё раз переместился – она не заметила как – и оказался рядом.
– Это моя земля, – проныл он, протягивая к девушке паралитические руки.
Кристина и впрямь хотела убежать. Однако сзади, слышала она, подходил кто-то ещё, и она боялась обернуться, чтобы не увидеть очередного жужжащего безумца.
И подскочила, когда за ее спиной прозвучал спокойный голос Рейнольда:
– Ну вообще-то эта земля – моя.
Одержимый перестал надвигаться; замерев, он зашатался, а потом, не сгибаясь, рухнул в пыль.
– Эт-то что с ним? – тихо спросила Кристина, на всякий случай схватив Рейнольда за предплечье. Какой-никакой, а все же мужик, вдруг спасёт?
– Не знаю, – пожал плечами Рейнольд. – Но в его голове не было его самого.
– А кто был?
Рейнольд посмотрел на неё, потом на парня в футболке, пытавшегося устроиться в дорожном гравии и сказал:
– Пока непонятно.
Подойдя ближе, Рейнольд наклонился, посмотрел в глаза одержимому и вдруг быстро заговорил:
«Нечем вдохновиться, никого не убить.
Не летать твоей дорогой, не исполать именитому месту – вот уже и забылось,
а хотел вечность, изведал такой край, за который теперь ни заглянуть, ни ответить некому. Законы бытия – так, словно они есть, а нас нет. Заберите нас из этого, заберите в самое то, успейте до полудня, чтобы не пришлось нашим с грязи да скользить на вашем бисере. Уверьте в праздности и смысле – чтобы не уходить, не раскаявшись, что умерли сами, и в дорогу без отдыха, словно слепые на пристани.
Окно мира одностороннее – в пустом доме темнота оттеняет лишь испуганные отражения наши. Для вас – одно, для них – хорошее. А для нас – неделимые уже отражения в растоптанных осколках бисера из оконного стекла. Вот и все, то ли одна история продолжается, то ли многие заканчиваются – трудно сказать. Да и молчать не легче – тишина по ту сторону, которой нет.
