– А что делать?
– Святой Урицкий31, он меня спрашивает, что делать! Что делать? Муравью хвост приделать! Делать дела, достойные пионеров, достойные памяти святого Генриха Инститориса32 и святого Якова Шпренгера33, первокнижников, а не архаровцев и махновцев. Не позволить демоническим силам творить непотребство на территории образцового советского совхоза. Эта отвратительная чума должна быть излечена – выжжена каленым железом, аки проказа сифилитическая! Возьмите дубинки осиновые, и если старая кичливая сволочь попытается выбраться из горящего дома, то бейте и ее и ее тень.
– Тень? – невольно удивился я.
– Тень, – кивнула мать. – У них, ведьм, все так хитро устроено, что они могут боль и раны на тень перевести. Но эта же схема работает и точно наоборот. Так что сначала ей дубиной в лоб от души, а потом лупите со всей дури по тени. Да быстро действуйте: не дайте ей в змею, сороку, кошку или еще какую поганую тварь обернуться. Жалко, что нельзя будет как в старые добрые времена, особливо дьявольские, поносить по улицам ее желудок, ну да уж что там, – махнула рукой, – просто сжечь – тоже неплохо. Ладно, я пойду, подремлю, а вы готовьтесь к операции. И корову не забудьте встретить. И свиней покормить.
Дождь утих. Мы вырубили в лесопосадке пару молодых осинок, про которые отец говорил, что «от них не родятся апельсинки», и сделали из них увесистые дубинки. Сварили свиньям, встретили и напоили корову. Я раньше читал какую-то книжку южноамериканского писателя, где было описано, как мальчик, набрав мазута с помощью тряпичного мячика, делал бутылки с зажигательной смесью для боровшихся с «контрас» и американцами партизан. Теперь прочитанное пригодилось. Мы взяли бутылок со сколами на горлышках, которые раньше не удалось сдать как стеклотару в магазин. Заполнили их смесью бензина и «отработки» – трансформаторного масла, наворованного отцом для смазки дверных петель. Заткнули заполненные бутылки ветошью, тоже откуда-то притащенной отцом.
– Точно загорится? – озабоченно спросил брат. – После дождя все мокрое.
– Мы же в дом забросим, там внутри все сухое.
– Может возьмем папкин фотоаппарат?
– Зачем? – не понял я.
– Мой, точнее наш, подвиг запечатлеть, – слегка смутился брат. – Чтобы в газету послать.
– Не надо. Папка если узнает, что фотоаппарат взяли без спроса – ругаться будет.
– Ясно. А где он?
– Он… он же в город поехал.
– С моим зонтиком? – хитро прищурился Пашка.
– Что ты пристал? С зонтиком, без зонтика. Откуда я знаю? – я пожал плечами.
На ужин доели рыбный суп. Мать пила отцовский коньяк «Белый аист» и совершенно по-отцовски закусывала толстым ломтем сала, густо намазанным любимым отцовским соусом: смесью горчицы, сметаны и хрена. Отец называл этот соус «Три белых коня» и ел его чуть ли не ложками. При воспоминании об отце, лежащем в мокрой земле с проломленной головой и вытекшим глазом, меня слегка замутило.
– Не надоел супец? – внимательно смотрела на меня мать.
– А что? – насторожился Пашка.
– А то, святой Луначарский34 со всеми небесными ангелами, что дареной муке в помол не глядят!
– Это ты к чему? – не понял брат.
– К тому, что у Явнихи полный курятник кур, а вы тут жидкий супчик хлебаете.
– Куры? – Пашка всегда любил поесть, хоть после прожорливого отца нам с ним мало что перепадало. – У нее есть куры?
– Еще какие, – мать широко развела ладони, будто показывающий пойманную рыбу хвастливый рыболов. – Сытые, откормленные, матерые, не какие-нибудь «бухенвальдские крепыши»
