– Это верно. И на том спасибо.
Мишель поднялся на ноги и подошёл ближе к товарищу:
– Гриш…
– Ну не-е-ет, – качал головой Григорий, смотря в чужие глаза.
– Душу отвести охота! – хлопал себя по груди Смирнов.
– Миш…
– Ну я прошу тебя! Ну, Гришенька!
Он дёргал товарища за рукав будто маленький мальчик, выпрашивающий не то ласки, не то денег.
– Хорошо, – выдохнул Гриша, не в силах отказать, и оглянулся, а потом добавил, – когда все уйдут.
– Спасибо, друг!
Мишель буквально просиял и от нахлынувших эмоций и в искреннем порыве обнял друга. На этот раз Аксёнов решил его не отталкивать, а даже наоборот придерживал за талию, чтобы от усталости товарищ не упал.
И вот оба уже стояли внизу этого же зала. Смирнов с воодушевлением открыл крышку фортепиано, и показались белые и чёрные клавиши, отблёскивавшие в поздней вечерней темноте от света единственной свечи.
Мишель взмахнул руками, и комнату заполнила спокойная музыка, перераставшая в грусть и душевный плач. Это был Моцарт. Юноше нравилось его творчество, поэтому реквием он исполнял каждый раз, когда ему хотелось излить душу. Григорий это тоже прекрасно знал. Он стоял на прежнем для таких музыкальных встреч месте, положив правую ладонь на инструмент. Звуки стройными рядами выскользали из-под пальцев исполнителя, но внезапно вдруг сделали паузу перед самым началом куплета.
Тогда Гриша, ожидавший услышать продолжение, приподнял голову и встретился со взглядом друга, таившим надежду. Аксёнов кивнул и медленно опустил глаза. Он набрал в грудь воздуха, и музыка зазвучала вновь.
– Lacrimosa… – неуверенно начал Гриша, покосившись на товарища, но тот лишь заиграл громче, тогда, набравшись смелости, юноша продолжил, – dies illa…
qua resurget ex favilla
judicandus homo reus.
Huic ergo parce, Deus.
Под конец Гриша так распелся, что потолок начал отдавать звучание его голоса эхом.
Это был высокий стройный голос, трепетавший от каждого слова, от каждого вторящего музыке звука, поглотившего этот вечер.
– Pie Jesu Domine,
dona eis requiem.
Amen…
Аксёнов вздохнул, чтобы продолжить, но внезапный шорох у двери испугал обоих. После единоразового появления Ефима у спальни молодые люди теперь всегда были начеку.
– Боже мой, настоящий тенор-альтино! Как открывается эта чёртова дверь?! – послышалось снаружи.
– Тенор-альтино? – Григорий кинул непонимающий взгляд на друга.
– Это точно про тебя! – громким шёпотом заверил Смирнов.
– Что?
– У тебя тенор-альтино!
Металлическая ручка двери задёргалась, грозясь отвалиться, поэтому друзья не на шутку заволновались. Гриша явно подумал, что пришли за ним, поэтому Мишель, вскочивший на ноги, схватил друга за руку и поспешил с ним к канату. Оба, не сговариваясь, забрались по канату на мостик, а оттуда понеслись к двери, выходящей в служебный коридор.
В зале послышались шаги, поэтому молодые люди ненадолго замерли, затаив дыхание, а как только стук подошвы о паркет стал более стремительным, то юнкер рванули к маленькой дверце со всех ног. Там они спустились по закрученной чугунной лесенке и, оказавшись благодаря этому на улице, понеслись в общую спальню.
Оба быстро разделись и заняли свои места.
– Миш, мне тревожно, – шёпотом признался Гриша, вынув голову из-под одеяла.
– Мне лечь к тебе? – уточнил Смирнов.
– Нет, я не об этом, – вздохнул юноша и уставился в потолок.
Через некоторое время Аксёнов продолжил:
– Тебе точно кажется, что Осип справится?
