А сейчас на Руси голод. Вот уж какой год неурожай. Народ ропщет, недовольство растёт не по дням, а по часам. Крестьянин бежит на все четыре стороны – лишь бы где-то пропитаться…
Мнишек смотрел и молчал. Из всей этой болтовни, что слышал он за столом, вынес одно: хитрый и умный этот мнимый царевич. Он был уверен: с ним можно сделать великое дело…
После того, как сознался Григорий Отрепьев, что он царевич Дмитрий, ждал он заточения. Думал, что его больного отведут в пыточную камеру, как делалось на Руси, и отведать ему калёного железа. Лежал крестился и говорил: «Боже, укрепи! Сохрани Христос! Дай силы в пыточной не сознаться, что я Гришка Отрепьев». Он пролежал трое суток, и его сочли больным. Вызвали к нему лекаря. А через неделю, когда он оклемался, его пригласили в трапезную попа. Он вышел из своего, как он считал, узилища, на своё удивление. Глянул на гонца, улыбнулся.
Его повели в баню. Там он мылся долго, тёрся мыльной травой, лез в кадку с тёплой водой, блаженствовал. После вылезал и мылился душистым мылом. Помывшись, одевался в новую одежду, и такую радость почувствовал, что захватило дух. «Поверили, поверили моей сказке –
такое обращение!» Надевал кафтан. Одежда была ещё не надёванная. Говорил уже высоким тоном. «Облачение мне новое дали, шёлковое нижнее бельё…»
После бани его позвали в трапезную. Он вошёл в зал, как в сомнамбулическом состоянии: всё крутилось и неслось перед глазами. Он успел сесть, а то упал бы. Это было лишь мгновение.
Да, такого он не видал даже у бояр. На столе, блестя глазами кильки, в деревянной плошке стояла икра. Как красная смородина с куста, в чашке сияла красная икра, искрилась на солнце рубином. На противне лежали зажаренные маленький поросёнок и лебедь, в нём и вокруг него – печёные яблоки. Огромная рыбина сёмга лежала на поддоне, обложенная специями, приправами. В чашках – нарезанное тонкими ломтиками бледно-розовое сало, как облака в красной зорьке. Сердцами лежали выпотрошенные красные перцы, красными теннисными мячиками катались в чашке помидоры. Диковинка: белые мягкие сваренные картофелины, обложенные и обсыпанные пахучим укропом, свежим чесноком. А колбасы – на срезе с красным мясом и, словно вкраплёнными в него, салом и мозгом! Стояли вазы с холодно-синими кистями винограда, яблоками и грушами. Но что поразило его – изобилие жареных пиявок, напитавшихся ещё живыми кровью гусей. Но больше всего его привлёк графинчик со сверкающим в нём спиртным. Не стал ждать других – сам налил в небольшие, не известно из чего сделанные стаканы, налил полные, хряпнул. Словно ангелы тёплыми ножками пробежали по горлышку. По привычке хотел утереться кулаком, но сообразил, что у него на столе обилие закуски. Взял тонкий ломтик сала и сунул в рот – вкуснятина!
Возле стола стояла девушка – молодая, красивая, задастая, смотрела на него глазами – синее неба, веселила его пьяную душу, лившую восторг. Не удержался. Его крестьянско-дворянско-царственная священная клешня под слова: «Эх, какая она у тебя!» – припечаталась к её заду. Женщина от оскорбления ойкнула, впору хоть влепить в ответ, да нельзя. Предупреждали: царственная особа. Лишь взяла графин, налила в стакан чуточку. Дала этим понять: целыми стаканы не пьют. Вилку переложила по левую сторону, нож по правую. Будущий царь впервые видел за столом вилку. Взял, ткнул левой рукой в пиявку. Как-то неловко и неудобно. Но понял: этикет надо соблюдать. Сказал женщине: «Открой окно». Пошла, открыла створку. Створка была со стеклом. Свежий воздух елей и сосен пополз в трапезную.
