Потому что у Косоротова дружки наверняка имеются.
– А чего вы не поделили-то?
Может, конечно, статься, что дело не в делёжке, а во власти, которую указанному Косоротову надо было отстоять во что бы то ни стало. И нет лучше способа самоутвердиться, чем загнобить того, кто слабее.
– Ну… он же ж не простого звания. У него тятька при храме Новоспасском ключником был, а маменька вовсе из купеческих, только померли в том году. А его вот сюда… я же ж байстрюк и незаконный. И ещё… не из божьего люду.
Мда, проблемы выше моего понимания.
И по печали, которую ощущает Савелий, а заодно и я, понимаю, что тему надобно менять.
– Расскажи-ка, Савелий, для начала… какой сейчас год-то?
– Так… тысяча девятьсот шестьдесят третий, – сказал он с удивлением. – Аккурат скоро императорские именины. Пятьдесят лет государю-батюшке будет, дай ему Господь долгих лет…
И поклонился куда-то в угол, где меж двух светящихся квадратов виднелся третий, тусклый. По размеру он был чуть больше икон. Портрет?
Того самого государя-батюшки?
Я же снова в ступор впал.
Шестьдесят третий? Тысяча девятьсот… государь батюшка… с другой стороны, Громов, ну кому еще столицей-Петербургом править, как не государю-батюшке-то?
– Евдокия Путятична говорила, что, ежели будем вести себя хорошо, то свозит нас в город, на гуляния. Ярмарку обещали большую. И ещё дамы приедут, попечительницы, из комитету благотворительного. Пряники раздавать будут. Мне сказали, что каждый год на императорские именины раздают. А ныне ж не просто так, этот… как его…
– Юбилей? – подсказал я.
– Точно! – Савка обрадовался. И тут же огорчился. – Меня, небось, спрячут…
– Почему?
– Ну… негоже ублюдка благородным дамам показывать.
«В Сосновицах сегодня днем на горизонте показался военный немецкий аэростат. Пролетев над Сосновицами и Клементьевым, аэростат полетел обратно в Германию»[2].
Вести.
Снова посетитель.
Братец мой. Единокровный. По пареньке. Самого папеньки давно уж нет, а братец ничего. Стоит. Пыхтит. Дышит праведным гневом. Сам тощий носатый и в очках кругленьких. Волосы седые на пробор.
Смешной.
Только смеяться нельзя. Когда начинаю, приборы отзываются всполошенным писком, волнуют больничный народ.
А оно нам надо?
– Привет, – говорю, – Викентий. Проведать решил?
Братец руки на груди скрестил и смотрит. Свысока. Ну, ему так кажется, что свысока. Тут дело не в том, что он стоит, а я лежу. Дело в характере. А характера у него никогда-то и не было.
– Ты, – отвечает, – Савелий, видать, совсем ума лишился, если жениться надумал. На этой своей…
И замолчал.
Был у нас в прошлом разговор, в котором он Ленку нехорошим словом обозвал, за что и получил в зубы. Запомнил, стало быть.
– Почему надумал, – спрашиваю. Заодно и удивляюсь, что говорить получается почти без боли. Да и голос скрипучий, но вполне человеческий. – Я и женился. Можешь поздравить.
Ага. Сейчас. Вон, аж перекосило.
Ну да, у него планы.
И дети. И дети детей… И все-то с нетерпением ждут моей кончины. А тут в наследники первой очереди новоявленная жена впёрлась и все перспективы порушила.
– Ты, – Викентий руку воздел и пальцем мне погрозил. – Думаешь, этот брак кто-то признает…
Вот чем хороши деньги, так это возможностями. Да, всех проблем не решат, и нынешнее моё состояние наглядный тому пример, но многие вещи облегчают.
Консилиум из трех психиатров вчера прямо в палате собрали.
И заключение о полной моей вменяемости прям на месте выписали. А потом на этом же месте и бракосочетание устроили. Пусть и без платья белого, без лимузина с шарами, но… какое уж есть.
