Затем он долго рассказывал о литературе и о том, как они с дочкой прочитали в какой-то книжке такое обращение: «Папка, мой родненький!». И с того момента его смышленая дочурка стала называть его только так, а он в ответ прозвал ее «Синичка моя голубоглазая!». Еще Василий говорил, что когда-то хотел преподавать в школе, но, решив, что дети будут бояться его «громадного вида», пошел учиться на плотника.
– Я помню ту ночь: казалось, она никогда не закончится. Пол вечера домашние спорили между собой, собирая меня в дорогу, а оставшееся время молчали. О чем говорить, зная, что этот день может быть последним? Я шел защищать Родину, но боялся, что она не сможет отплатить мне тем же…
В деревне же остались одни старики да женщины!
С той самой ночи я больше не сомкнул глаз. Меня не пугали нескончаемая грязь, вонь, лужи крови, гнойные раны, вечный голод, мороз и холод. К этому, как выяснилось, даже можно привыкнуть. Меня страшил свист пуль, проносящийся в сантиметре от тела.
Я мысленно говорил: «Слава Богу, что пронесло!», а, обернувшись, видел тела моих убитых товарищей… Кому-то попало в лоб, другому – прямо в сердце, а третьему угодило в артерию, и он, еще полуживой, пытался рукой прикрыть свою рану.
Пуля всегда следует в цель. Ей все известно.
Я копал могилы для своих товарищей и понимал, что, быть может, когда-то такую же выкопают и для меня. Преследуя эту мысль, я старался писать родным как можно чаще.
Не зная ни одной молитвы, я мысленно просил Бога защитить мою семью, товарищей и дать мне прожить еще один день. Такова была молитва солдата. Да, молитва!
На войне вера приходит сама, ибо без нее нет надежды на спасение… Сейчас я могу наизусть рассказать тебе многие молитвы, потому что читаю их денно и нощно в благодарность за мирную жизнь. А тогда у меня была только та, солдатская…
– Дааа…, – задумчиво протянул я, – нас отворачивали от Него, но с приходом войны многие только укрепили свою веру.
Василий кивнул в знак согласия и, немного помолчав, продолжил:
– Однажды наш командир отдал приказ пойти в разведку. Я и еще четверо солдат отправились ночью на вражескую территорию.
Мы схватили хиленького офицерика и силком притащили его в наш лагерь. Сначала я был доволен проделанной работой, но после командир приказал устроить допрос.
Почему это поручили именно мне? Офицер был худой и мелкокостный – с таким и школьник справился бы. Моя сила там не требовалась. Он шарахался даже от одного моего взгляда!
Я не хотел его бить, но на войне нет выбора. Если бы я отказался исполнить приказ, то меня бы расстреляли как врага народа, поэтому мне пришлось его пытать. А он отважно держался.
Прежде я никогда не избивал человека. Мне было мерзко смотреть на его разбитое лицо и многочисленные кровоподтеки. И все же я бил его, пока он не потерял сознание. Увидев это, я хотел остановиться, но командир рявкнул и скомандовал продолжать. И…и я снова принялся бить его.
Опомнился, лишь когда сам был по локти в крови. Осознание сделанного еще ко мне не пришло, поэтому я вытер руки и присел рядом с его еще теплым телом. Пытая его, я также пытал и себя, ломая свои принципы и убивая в себе человека…
Василий снова налил и выпил.
– Я забил его до смерти, понимаешь! Я забил человека! Даже скот убивают милосерднее! Как сейчас слышу хруст его ломающихся костей, и от этого звука у меня в жилах стынет кровь. Почему я его убил? В чем был смысл? Свиней режут ради мяса, но ради чего была его смерть? Почему нам никогда не оставляют права выбора, а приказывают слепо подчиняться, так и не объяснив «правил игры»?
