– Поговаривали, что его отец был русским дворянином, который успел «улизнуть» в Германию еще до первых репрессий! Там-то он и наплодил этих предательских «выродков»!
Невольно слушая их разговор, я содрогнулся и выпустил зажим из рук. Он зацепился за израненное тело немца, и его кровь брызнула мне прямо в лицо. Я тотчас стер ее тряпкой и снова прислушался к солдатам:
– Да ты все брешешь!– нервно бросил первый.
– Точно тебе говорю! – твердил товарищ. – Тогда откуда он так хорошо шпрехает (нем.: sprechen – говорить) по-нашему?
– Он мог просто выучить! Все-таки важная шишка!
– Выучить-то он мог, но корни у него все равно предательские! – с ненавистью процедил тот и резко повысил голос: – Скорей бы их всех передавить!
– Отставить разговорчики! – скомандовал только что подошедший лейтенант. – Разгалделись на весь госпиталь! Вы солдаты или бабы базарные?
Солдаты послушно затихли, а я, наконец, погрузился в работу.
Услышав, что немец был и «нашим», я подумал, что, может, ему не хотелось быть по ту сторону фронта. Возможно, это был только приказ, а не желание сердца. Поэтому я решил сделать для него все необходимое – пусть помнит, что его «вернул к жизни» советский хирург, что мы – милосердные люди.
Закончив операцию, я хотел было наложить гипс на сломанную ногу, но лейтенант меня остановил:
– Это не нужно!
– А как тогда вы будете его транспортировать? – возмущенно ответил я, не ожидая, что кто-то будет указывать, как мне работать.
– Так же. На досках. Его все равно ожидает допрос, – сухо ответил тот и с ненавистью зыркнул на немца.
Его слова меня потрясли:
– Допрос? То есть я спас человека только для того, чтобы вы сами смогли его добить?
–Думайте, что говорите, доктор! – слегка повысил тон мужчина и указал на больного. – Это нацист!
– Клятву я давал одинаковую! – оскорбился я. – Она распространяется на всех людей!
– Товарищ Коновалов! – положил мне руку на плечо лейтенант. – Я понимаю, что вы проработали всю ночь и наверняка дико устали, но давайте пройдем в коридор и поговорим с глазу на глаз.
Мне ничего не оставалось, как согласиться, и мы вышли из операционной. В коридоре нас уже поджидали два солдата с носилками, которые следом за нами вошли в палату и забрали оттуда немца.
– Поймите, этот фриц – не человек. Он психопат и нацистский ублюдок, – отойдя в дальний угол, зашептал мне на ухо лейтенант. – Под его руководством было сожжено множество наших деревень.
От его слов мне стало дурно:
– Что? Почему вы…? – хотел я добавить «не сказали», но от шока мой язык просто не поворачивался.
А тот, не заметив моего состояния, шептал без остановки:
– Он «Похоронный марш» включал на пластинке, чтобы не слышать крики людей! Мы чудом его изловили, доктор, и теперь хотим допросить… А после, – тот крепко сжал свои кулаки, – удушу его сам, как собаку!
Мои ноги подкосились, но, к счастью, лейтенант успел схватить меня за руки и усадить на качалку, стоявшую подле нас.
– Доктор, вам плохо? Что? Что мне сделать? – обеспокоенно проговорил он.
– Деревни. Какие. Какие деревни он сжигал? – медленно прошептал я.
Лейтенант стал перечислять названия деревень, и их было так много, что мне стало еще хуже.
Я думал о своих погибших родных, и о том, что напрасно принял вчера такое опрометчивое решение.
«Как ты мог не заметить, что он такой изверг?» – говорил мой внутренний голос.
Хотя на первый взгляд Гросс не был похож на человека, способного совершать такие зверства. Быть может, он был убежден в своей правоте, оттого мне и не удалось уловить злость и ненависть в его глазах.
