Я встал и молча последовал на выход. Лейтенант крикнул что-то мне вслед, но я уже не услышал. Мне представлялся отчий дом и лица родных. Я чувствовал это жаркое безжалостное пламя, и, казалось, даже слышал истошные вопли людей, которые заглушал «Похоронный марш» Шопена. Эти громкие аккорды вонзались в мою голову, как стрелы. Когда я вышел наружу, меня тут же вырвало.
Я сел на еще промерзшее крыльцо и наблюдал, как солдаты залезают в грузовик – их лица были на удивление спокойными. А я все смотрел им вслед и думал: правильно ли вообще поступил?
Какое милосердие было бы человечным? Спасти врага или «очистить» мир от такого злодея? Или эти размышления тоже могли приравниваться к их треклятой идеологии, из-за которой и истребили столько наших деревень?
Эпизод 4
Вернувшись к своему собеседнику, я снова плеснул в рюмки горячительный напиток, но уже наполовину. Все равно алкоголь нас почти не расслаблял, а только подталкивал к откровенной беседе. Василий даже не заметил моего отсутствия – он также монотонно выговаривал свою душевную боль.
Я тоже мог поделиться своими историями, но подумал, что сейчас это было ни к чему. В ту ночь Василий в каком-то смысле являлся моим пациентом, которого нужно было «излечить». Поэтому я продолжил слушать:
– Ночью я сам выкопал ему могилу, – с горечью продолжал Василий, – тем самым ослушавшись приказа командира. «Солдат не должен хоронить врага. Для него нет места на нашей земле». Такое вот было указание. И все же я думал иначе.
Похоронив его, я почувствовал некоторое облегчение, но лишь на мгновенье. И дня не прошло, как о моем поступке разузнало начальство. Меня долго отчитывали и даже заподозрили в сговоре с тем страдальцем.
Я не оправдывался. Только произнес: «Я убил человека. Хотя он лично мне ничего не сделал. Должен же я был его похоронить? Или вы и меня за человека больше не считаете?»
За невыполнение приказа начальство взяло меня под арест и продержали несколько ночей в холодном погребе. Не расстреляли только потому, что скоро должно было быть наступление, а такие крепкие руки, как мои, были не лишними на поле боя.
Что касается того офицера, так тот являлся мне каждый божий день. Он стал моей первой тяжелой ношей. Приходя, молча смотрел своим мертвым, осуждающим взглядом, и снова исчезал во тьме. Я чувствовал запах его подгнивающего, окровавленного тела и знал, что это заслужил.
Спустя время мне пришло долгожданное письмо из родного дома. До этого от близких не было никаких вестей, хотя я писал им часто. Так вот, в том письме отец рассказывал о доме, о том, как дочь Полинка пошла в первый класс, как получила первую пятерку и как скучает по мне. Сказал, что она отмечает в календарике каждый день, который прожила без меня, и наотрез отказывается с кем-то другим читать сказки Пушкина.
Еще отец писал, как тяжело им живется, как весь урожай пришлось отдать нашим солдатам, а крохи, которые они сумели припрятать, у них отобрали вражеские войска.
Последние строки письма были несколько раз перечеркнуты, но я все равно смог их разобрать. Как сейчас помню эти слова: «Не думал я, Василий, что эта тяжелая ноша постигнет тебя. Оттого слезно молю о прощении… Я должен был, но не смог уберечь твою жену. Скончалась она вместе с ребенком. Рано роды у нее пошли. Молились всей деревней, да прибрал их к себе Господь…».
Вот так покарал меня тот офицер: я потерял любимую, своего не родившегося ребенка и веру в себя…
