Эпизод 5
С новым раскатом грома Василий вздрогнул и растерянно поднял глаза на лампу, которая по-прежнему нормально светила. Я сидел подле него и помешивал свежезаваренный чай. Ложка глухо позвякивала в алюминиевой кружке, словно терпеливо ожидала дальнейшего рассказа.
– Что же было дальше? – нарушив эту ночную идиллию, спросил я.
– Дальше? – обжигая губы горячим травяным напитком, спросил Василий.
Ему и теперь казалось, что в кружке та ледяная вода, и только вкусив горячий чай, он словно очнулся и продолжил:
– А дальше была моя казнь!.. Решив, что пытками от меня ничего не добиться, враги избрали новую тактику: они стали внушать, что старшина был их тайным агентом и что мои товарищи в обмен на свои жизни уже во всем сознались. Если я подтвержу их слова, то тоже останусь в живых, а если буду противиться – меня просто расстреляют.
– Но ты им ничего не сказал? – посмотрел я на Василия, ожидая подтверждения его слов.
– Конечно, нет! – воскликнул мужчина и, смягчившись, добавил: – На войне всегда используют этот психологический прием: так проще сломать человека. В какой-то момент возникает желание прекратить мучения, раз все уже всё рассказали. Думаешь: «А почему бы и нет? Терять все равно уже нечего». Вот только я знал, что никто ничего не рассказывал. Я слышал, как допрашивают остальных. Я слышал лишь нескончаемые стоны. Все держались героически…
Тем утром впервые не было допроса. В мою скрипучую сарайную дверь вошли те же два вражеских солдата и, подхватив меня под руки, поволокли к выходу. Я даже не пытался сопротивляться – просто не было сил. Они вытянули меня на лесную опушку, затем кинули на землю и швырнули лопату.
После они что-то долго говорили на своем неразборчивом языке, но тут и без слов все было понятно – надо было рыть могилу. Самому себе.
Я пытался копать, но все попытки были тщетны – земля была твердой, как камень. Нужно было пробить дерн и выкопать слой с густой промерзшей травой, чтобы дойти до мягкого грунта, а у меня на это не было сил. Единственное, что я мог в тот момент делать, это опереться о лопату и стоять.
Мучители, глядя на меня, держались за животы и хохотали, когда я снова и снова падал на твердую землю.
«Да чтоб вы сдохли! Лопните от смеха», – подумал я, сжимая скулы.
Упав в очередной раз, я сильно ударился грудью, из-за чего мои раны открылись и стали кровоточить. Я понимал, что мне нужно было встать, но силы меня покидали. Вдруг ко мне подошел один немецкий солдат. Я думал, он хотел мне помочь, но тот поставил свой сапог на мою голову и сильно ее придавил. Мое лицо вмиг оказалось в земле, но и этого ему было мало: он с хохотом прижал его еще сильнее, чтобы я как следует набрал в рот песка.
До сих пор помню хруст этого замерзшего песка на губах и запах старых вонючих портянок немца… Запах унижения и бессилия.
Василий вздрогнул и продолжил вспоминать:
– Сказав что-то поучающее на своем языке, он подозвал к нам своего сослуживца. Тот быстро подошел и вылил на меня ведро ледяной воды. Ее капли словно тысячи игл вонзились в меня и едва не остановили мое сердце. Но я все еще жил… После бодрящего «душа» солдаты все же поставили меня на ноги. Они ткнули в грудь лопатой и сказали: «Arbeiten! Ра-бо-тать, звэрь!» И мне снова пришлось копать.
Тело дрожало от холода и ноющих ран, и пить хотелось невыносимо. Я смотрел на застывающую воду, оставшуюся в выбоинах земли, и жажда подступала все больше. Просить у них воды было бессмысленно. Они все равно бы только посмеялись. А я не хотел снова быть шутом. На минуту время замерло, и я начал жадно всматриваться в каждую мелочь, будто предчувствуя свою близкую кончину. Я видел, как муравьи несли тоненький прутик, и как мимо меня пролетали первые бабочки. Я слышал пение птиц! Им не было дела до нашей войны: они жили своей маленькой жизнью и радовались наступлению весны.
