На углу был открыт новый винный магазинчик. Хозяин с уставшими глазами, в которых болталось хроническое недосыпание, угощал коралловым вином. Он был одет в черную запыленную одежду с остатками бури и кожаные шлепанцы. Между пальцами и на ногтях прилип измученный песок, влажный от пота. На бочке стояли разовые фужеры, в которых плескалось Malbec 2010 года. Его темно-бордовый цвет держал на себе человеческие глаза, а после глотка на кончике языка еще долго свисал зеленый эвкалипт, песчинки табака и вишня. И послевкусие сохранялось убаюкивающе теплым.
Внутри магазина было людно. Стены, оббитые красным сукном до самого потолка, придерживали деревянные полки. Чтобы взять виски – нужно было приставлять стремянку, и продавец только то и делал, что бегал по ней снизу вверх. Словно белка.
Захаживали люди: случайно и по делу. Некоторые пили вино залпом, как воду. Некоторые медленно – как нектар. Трогали сигары, ежась от не совсем приличного запаха. Шутили с хозяином и желали ему удачи. И Лада с Димкой влили в себя по полному стакану, а потом взяли одну из самых дорогих бутылок домой. Они купили Prio 2007 года. Сухое вино со вкусом продымленной земли и шоколада.
Ушли как чужие люди. Опьяненные и опустошенные в одно и то же время. И не у кого было спросить, как называется это масштабное дерево, похожее на библейскую смоковницу, и кому памятник в ухоженном сквере…
И Лада стала сама по себе. Она обходила Лебедева, словно он неживой предмет. Бессвязно бродила по улицам, зажав в кулаке адрес дома. Из-за незнания языка ее проводником стала улыбка.
Город был большим. Четвертым по величине в Израиле. Некоторые дома в старом районе напоминали советские пятиэтажные хрущевки. На балконах так же висели детские ползуны, и никуда не торопились зеленые городские автобусы. В них никто никогда не стоял. Да и сидеть было особо некому.
По краю улиц стояли баки для сбора макулатуры и решетчатые клетки для пластиковых бутылок. И ей стало стыдно, что она до сих пор не сортирует мусор.
Лада с фанатичным вниманием обхаживала Ришон, в котором впервые был спет гимн и положен на музыку. Она сидела в парке на лавочке, любовалась розовой гаурой Линдхеймера и повторяла его про себя:
Пока внутри сердца все еще
Бьется душа еврея
И в края Востока вперед
На Сион устремлен взгляд, —
Еще не погибла наша надежда.
Надежда, которой две тысячи лет.
Быть свободным народом на своей земле, —
Земле Сиона и Иерусалима.
Ей казалось, что чем дольше она будет учить его наизусть, тем дольше в голове не будет места для тоскливых мыслей.
С первого, не слишком внимательного взгляда город можно было спутать с Холоном или Бать Ямом. Но все-таки он был другим. В нем был каньон между улицами Герцля и Жаботински с целым этажом детских игр. В нем цвела эритрина на полностью голом дереве. Издалека казалось, что цветы сделаны из гофрированной бумаги и привязаны к веткам. Другое солнце, которое все время обхватывало постройки и придавало им оттенок позолоты. В нем были пальмы, мощные, как украинские дубы. Разноцветные лица арабов, эфиопов, негров, грузин, русских, турок и армян. Здесь до сих пор работал винодельческий завод «Кармель Мизрахи», построенный еще в 1887 году. На нем, как и раньше, производится три четверти всего израильского вина. Приготовленного из местного винограда, выросшего на холмах Иерусалима, Галилеи и Голанских высот.
